Приключения со сменой кожи - [4]

– Это ты у нас трубишь, – съязвила Пегги. – И на Мортимер-стрит новостей не бывает.

«Погодите, лицемеры. Погодите, пока огонь доберется до салфеточки с нарисованными цаплями».

Он сошел вниз погладить Тинкера.

– Давай-ка поторопись, вечно ты носишься с этим старым блохастым псом. Уже семь с лишним.

Пегги распахнула дверь такси. Отец пожал руку. Мать поцеловала в губы.

– Прощай, Мортимер-стрит, – произнес он, и машина тронулась. – Прощай, Стенлиз-Гроув.

Через заднее окошко он увидел трех незнакомцев, машущих ему вслед. Он задернул занавеску.

3

Все купе были заняты, и поэтому он ехал со своей сумкой в уборной. Он прочитывал одну за другой страницы записной книжки и тут же вырывал их. На нем было коричневое твидовое с иголочки пальто, коричневый выходной костюм, белая крахмальная сорочка, шерстяной галстук с булавкой и черные начищенные ботинки. Свою коричневую шляпу он положил в раковину. Вот и адрес миссис Чэпмен, сразу после телефона мистера Хьюсона, который должен был представить его человеку из газеты, а под ним адрес Литературного института, наградившего его целой гинеей за участие в стихотворном конкурсе «Вильям Шекспир на Могиле Неизвестного Солдата». Он вырвал страницу. Теперь – написанные красными чернилами имя и адрес поэта, приславшего ему благодарность за цикл сонетов. И страничка с именами тех, кто мог оказаться полезным.

Дверь туалета приоткрылась, и он захлопнул ее ногой.

– Прошу прощения.

Слышно, как она извиняется. Она могла бы подергать за ручку любого туалета в поезде, и в каждом будет сидеть, подперев ногой дверь, человек в верхней одежде, одинокий и потерянный в этом длинном доме на колесах, путешествующий в безоконном безмолвии со скоростью 60 миль в час туда, где он никому не нужен, где никогда он не почувствует себя дома. Ручку снова подергали, и Самюэль слегка покашлял.

Во всей записной книжке он оставил только последнюю страницу. Под изображением длинноволосой девушки, танцующей на адресе, было написано: «Люсиль Харрис». Человек, с которым он познакомился на бульваре, сказал, когда они, сидя на скамейке, смотрели на ноги проходящих: «Она славная. Я ее знаю. Она самая лучшая, она о тебе позаботится. Позвони ей, как приедешь. Скажешь, что ты друг Остина». Эту страничку он положил в бумажник между двумя фунтовыми банкнотами.

Остальные листки он собрал с пола и, скомкав, бросил между ног в унитаз. Затем спустил воду. Влиятельные имена, полезные номера и адреса, которые могли бы столько значить, отправились по клокочущему круглому морю прямо на рельсы. И вот уже на расстоянии мили они перелетают через рельсы и изгороди в поля, проносящиеся мимо, словно молнии.

С домом и вспомоществованием покончено. У него есть восемь фунтов плюс десять шиллингов и адрес Люсиль Харрис. «Многие начинали и похуже, – сказал он вслух. – Но я, невежественный, ленивый и сентиментальный врун, не заслуживаю лучшего».

Ручку снова подергали.

– Вы там наверняка приплясываете, – сказал он из-за запертой двери.

Звук шагов затих вдалеке.

«Как только доберусь, – решил он, – первым делом возьму пива и черствый бутерброд. Я отнесу их за столик в углу, смахну шляпой крошки, а книгу прислоню к графинчику. Я должен представить в деталях только самое начало. Дальнейшее выяснится само собой. Я просижу там до полудня, невозмутимый и спокойный, шляпа на коленях, в руке стакан, с виду ни на день не моложе двадцати, буду как бы читать, наблюдая уголком глаза за деловитым одиночеством пьющих, беспокойных людей у стойки. За другими столиками будет полно народу. Там будут женщины, завлекающие всех кого не лень поверх остывшего кофе, безымянные старики с табачной пылью на щеках, трясущиеся над чаем; тихие мужчины, напряженно ждущие следующего поезда, на котором никто не приедет; женщины, собирающиеся удрать на поезде в Сент-Айвс, или в Ливерпуль, или еще куда-нибудь, хотя прекрасно понимают, что никуда не побегут, они пьют чай, говоря себе: „Я могла бы уехать двенадцатичасовым, но подожду еще четверть часа". Или это. будут женщины из деревни, с дюжиной запущенных ребятишек, или девушки из магазинов, конторские девушки, уличные девки, люди, которые не придумали ничего получше того, что есть, – словом, все несчастные или счастливые в цепях, смущенные приезжие в этом привокзальном буфете городка, который я изучил от корки до корки».

В дверь забарабанили.

– Эй, вы, – раздалось с той стороны. – Вы там сидите уже несколько часов.

Он повернул кран с горячей водой. Струя холодной воды ударила в раковину прежде, чем он успел выхватить шляпу.

– Я директор компании, – произнес он, но голос прозвучал слабо и неубедительно.

Когда шаги снова затихли, он взял сумку и вышел в коридор. Стоя перед купе первого класса, он увидел, как кондуктор и еще один мужчина подошли к двери уборной и замолотили в нее. За ручку они не дергали.

– С самого Нита, – сказал мужчина.

Теперь поезд шел медленнее, покинув пустынные земли, он нырнул в коридор фабрик, проехал, пыхтя, и городские платформы, и высокие дома с разбитыми окнами, и грязные дворы, где пляшет на веревках нижнее белье. Дети в окнах никогда не махали вслед поездам. Для них поезда были все равно что ветер.