Приключения сионского мудреца - [13]

А в техникуме всё больше становилось неинтересно и бесперспективно. Я видел пример брата, который, окончив техникум и отслужив в армии, с трудом, по блату устроился на завод учеником токаря и постепенно поднялся до уровня контролёра в цехе. Было ясно, что виной тому антисемитизм. Его товарищи, не евреи, работали в конструкторских и технологических отделах. Он пытался даже уже на незначительную работу каким-то делопроизводителем в местную тюрьму устроиться, куда евреев в годы войны точно брали! Она служила концлагерем для евреев-специалистов, временно нужных немцам, и куда заточили нашего родственника — Эпельфельда! «Преемственность поколений! — сказал я Марику. — Евреи вновь устремились в тюрьму!». Он мечтал стать юристом и решил иметь стаж работы, хотя бы в тюрьме, для поступления на юрфак. Оказалось: времена изменились — евреев перестали брать в тюрьму! Место делопроизводителя в тюрьме было давно свободным, охотников добровольно идти в тюрьму не было. Но, увидев его паспортные данные, не взяли! Во время войны именно из-за этого брали, местные жители этому способствовали, а сейчас тоже именно из-за этого, но не брали! Мама и папа говорили брату об антисемитизме, но он злился, отвечал: «Нет его в нашей стране!». И в армии его не чувствовал! Его направили на Новую Землю, секретный объект, где проводились атомные испытания, куда болгар, немцев, прибалтов не брали. На это папа ему ответил: на фронте ему тоже всегда оказывали честь и направляли на самые рискованные участки, понимая, что еврей не будет стремиться в плен к немцам. Папа рассказал, как ему чудом удалось бежать, уговорив еще двух солдат, из окружения, когда вся часть, включая высших офицеров, сдалась в плен! Мама добавила, что и её братьям тоже не отказали в чести быть ранеными и погибнуть на фронте. После того, как брата не взяли в тюрьму, он стал задумываться о советском интернационализме, как о равном праве всех национальностей на гибель, а евреев пропускали без очереди! Глядя на поредевшие волосы брата и кровоточившие десна, я думал: «Лучше бы ты был болгарином!».

Я не старался утруждать себя занятиями в техникуме. Решил стать врачом, медицина меня привлекала, там, я считал, «еврей может найти себе место. Ведь даже антисемит, умирая, обратится за помощью к еврею, если тот врач!». Пока же я использовал медицину с целью получения справок, освобождающих от занятий. Вначале я обращался к двоюродному брату бабушки, Савинскому, который работал в поликлинике терапевтом, вернее, чаще к бабушке. А, она мне приносила справки, когда вместо занятий я утром приходил к ней и ложился продолжить утренний сон. Она была от этого не в восторге, всегда нехотя, но шла за справкой. Затем, после «учёбы» у бабушки, я возвращался домой. Неудобство было в том, что на следующее утро снова приходилось изображать уход в техникум. Бабушка редко, но выдавала меня маме, потому что «получала» и от неё за укрывательство, а от меня за предательство! Одному пропускать занятия было неинтересно, пришлось обучить основам медицины, симптомам болезней своих друзей, чтобы и они были со справками. Самым способным оказался простой деревенский парень Ваня Стельмах. У него были хитрые чёрные глаза, смешная физиономия и развитое чувство юмора. Когда он, после моей учёбы, переступал порог поликлиники, а я и Стасик его сопровождали, у меня обычно уже была справка в кармане, Ваня преображался! У него становилось такое страдальческое лицо, что хотелось его сразу похоронить! И ни какой врач в мире не посмел бы отказать ему в справке! Так оно обычно и бывало, и Ваня через несколько минут с довольным видом выходил из кабинета врача. Но мой родственник, Савинский, был не совсем обычным врачом. И однажды, когда Ваня, по недоразумению, к нему попал, бабушкин брат его внимательно осмотрел, послушал лёгкие, сердце, выдал справку, затем повёл к аптечному киоску и велел отпустить Ване необходимые ему лекарства! Ване не оставалось ничего делать, как на полстипендии накупить «необходимые» ему лекарства! После чего Ваня поклялся: никогда больше не попадать к этому врачу! Я тоже раз чуть было не попался, но по другому поводу. Не всегда было удобно брать справки у Савинского, решил дать ему отдохнуть, кроме того, разнообразить своё «меню».

Пошёл к терапевту, старой женщине-еврейке. Старые врачи обычно легче дают справки! Как опытный и сильный боец, не рассчитал силы удара, и рикошетом чуть было не поразило меня самого! А дело было так: старушка поставила мне градусник, и пока она доставала из ящика бланки, я натёр градусник о рубашку и сам увидел — перебрал! Шкала показывала больше 40 градусов! Стал лихорадочно сбрасывать, стряхивать градусник! Потерял бдительность, хотел привести шкалу в умеренное состояние! Увидев, старуха завопила: «Нет, нет! Не сбивай! Что есть, то пусть и остаётся!». Приготовился к разоблачению, но специалист рассудила по-своему и нашла у меня опасное заболевание — пневмонию! Стала настаивать на срочной госпитализации! С большим трудом удалось уговорить её повременить ещё один день. Доверчивая старушка нехотя меня отпускала, с условием, если будет плохо, вызвать скорую помощь. Она была удивлена, когда я попросил справку, и посмотрела на меня, как на глупого смертника, которому жить-то осталось несколько часов, а он заботится о билете в кино на завтра! Выписывая справку, старушка произнесла: «Разве дело в справке?! Я её тебе всегда, в любое время выпишу!». «Вот, за это спасибо! Вот это да!» — подумал я. Мне стало даже жалко добрую, доверчивую старушку. Однако уже через несколько минут спустя понял: «Она не столько добрая, сколько доверчивая. А, главное, я высококлассный специалист! Пантомим, лицедей!». После меня к ней завалил Стасик. И тут же выскочил без всякой справки, как в еврейском анекдоте, рассказанном родственникам Эпельфельдом: «Старый еврей пошел в кино. И вскоре там вздремнул. Очнулся он уже на улице. Его из кинотеатра выбросили. Дома он рассказывает о содержании неинтересного и короткого фильма: „Ман гейт а ран! Ман шлафт зих ойс! Ман махт а форц, унд флигт а ройс!“ (заходят, засыпают, портят воздух и вылетают)». И Стасик сделал то же самое!