Приключения Ружемона - [54]

При всем том, мне приходилось постоянно держать Бруно около себя, когда мы с ним предпринимали прогулки в глубь страны, за черту наших владений. Дело в том, что мы часто встречали туземцев, первым поползновением которых, вследствие незнания его великих достоинств, являлось желание заколоть его копьями. Туземные собаки относились к нему более дружелюбно и, вероятно, будущие путешественники и исследователи неведомой Австралии встретят немало помесей от моего Бруно и туземных собак.

Таковы были наши развлечения и увеселения; обычное же ежедневное времяпрепровождение наше было такого рода: встав поутру, мы раньше всего отправлялись на взморье, находившееся не более как в полумиле от нашего домика, где купались. Обе девушки вскоре стали превосходно плавать, ежедневно совершенствуясь в этом искусстве под моим руководством. Затем я отправлялся, чаще всего с ними же, ловить рыбу сетями и бить острогой, что здесь чуть ли не самый употребительный способ. На завтрак у нас всегда бывала какая-нибудь свежая рыба, в том числе и подобие устриц, различные слизни и другие мягкотелые. Кроме того, женщины наши отправлялись иногда за несколько миль, чтобы добыть нам дикого меда, чрезвычайно вкусного и душистого, а Ямба угощала нас очень аппетитным блюдом собственного ее изготовления из цвета и стеблей белых лилий. Единственный напиток, употребляемый нами за столом, была чистая ключевая вода. На десерт у нас всегда имелись свежие винные ягоды, которые приобретались в огромном количестве от лесных туземцев в обмен за раковины и другие украшения. На обед или ужин мы зачастую распаривали дикий рис, который, как я уже говорил, встречается здесь почти повсюду, но не достигает более двух футов высоты. Рис этот мы готовили в особого рода печах. Кроме риса, я случайно открыл другой туземный хлебный злак, весьма похожий на ячмень, который молол ручной мельницей или, вернее, ручными жерновами и затем, замесив, делал из него пироги или лепешки. Барышни мои никогда не пробовали браться за стряпню, потому что здесь не было никаких из тех приспособлений, к которым они привыкли. Да и вообще мы никогда не имели никакой вареной пищи, а все или сырое, или жареное и печеное.

В общем, мы были довольно счастливы, т. е. счастливы настолько, насколько это возможно для цивилизованного человека, очутившегося в подобных условиях, среди которых тогда находились мы. Как я уже говорил, мы были, в общем, довольно счастливы, но иногда на нас нападало такое отчаяние, что даже и теперь, при одном воспоминании о тех часах, у меня невольно сжимается сердце. Любопытно, что эти припадки горького отчаяния нападали на нас почти аккуратно раз в неделю. Тогда я сейчас же затевал какие-нибудь состязания, вроде соревнования в плавании или быстроте бега по взморью, качании или других гимнастических упражнениях на горизонтальных шестах; затем прибегал и к таким средствам, как разыгрывание небольших сценок из шекспировских комедий и трагедий, или пел с барышнями их любимые вещицы.

Особенно ужасны были эти приступы отчаяния, когда мы, бывало, долго просидим на берегу моря, тщетно высматривая какое-нибудь проходящее судно, или же увидим вдали желанный парус, и, не имея возможности привлечь на себя внимание экипажа, поневоле убеждаемся в безвыходности своего положения. Кроме того, бедные молодые девушки ужасно мучились иногда каким-то нервным предчувствием, что я покину их на более или менее продолжительный срок, а это предчувствие было для них тем более мучительно, что они никогда не доверяли вполне даже и моим родственным чернокожим…

В более светлые часы нашей жизни мы иногда принимались мечтать о будущем; особенно любили они останавливаться на мысли о том, какую сенсацию произведет во всей Англии удивительная повесть о наших, т. е. их и моих, приключениях. Они были уверены, что их повесть — единственная в своем роде в летописях цивилизованного мира, и их радовала мысль, что, вернувшись в Европу, они будут иметь случай вывозить меня напоказ. Бедняжки и не подозревали, насколько приятна эта роль мне самому!!

Но большею частью эти розовые мечты сменялись горьким разочарованием. Тогда мы печальные возвращались домой.

Чтобы развлечься от гнетущей тоски, нападавшей тогда, они принимались учить меня английскому языку, который я раньше знал довольно слабо. Теперь же я быстро делал успехи, необычайно радовавшие моих учительниц. Они наперебой поправляли мое произношение и заставляли меня ежедневно читать вслух единственную книгу, имевшуюся в нашем распоряжении, т. е. англо-французскую библию, о которой я упоминал раньше. Благодаря этой книге, обе девушки заинтересовались воспоминаниями моей повседневной жизни или, иначе говоря, моим дневником, который я писал кровью на полях этой книги. Нужно заметить, я всегда имел в изобилии перья диких гусей, в которых у нас не было недостатка, но попытка моя приготовить чернила не удалась, — и приходилось писать кровью.

Далее, мы часто занимались пением и устраивали импровизированные концерты, доставлявшие нам порою большое удовольствие. Иногда каждый из нас пел, что вздумается, а другой раз мы пели вместе, весело сливая наши голоса в один. Помню, однажды я машинально запел: «А потте Неирейх зерих», но тотчас же, почувствовав, как несообразны с нашим настоящим положением слова этого романса, хотел было допеть первый куплет и затем перейти на что-либо другое, как вдруг, к величайшему моему удивлению, девушки присоединились ко мне, запев «God save the Queen» («Боже, спаси королеву!» — английский национальный гимн), который, как оказывается, имеет совершенно тот же напев. Когда голоса девушек слились в стройные, полурыдающие звуки родного гимна, крупные слезы покатились по их грустным и милым личикам; и даже я не мог удержаться, чтобы не вторить им, от всей души потрясенный этой поистине трогательной сценой.