Приключения Ружемона - [50]

Мгновенно приведенный в ярость моим заявлением, чернокожий вождь немедленно согласился на единоборство, к великой радости своих воинов, предвкушавших удовольствие быть зрителями интересного боя; видимо, он сильно надеялся на свою могучую силу. Но я, сознавая его превосходство в этом отношении, полагался зато на свою ловкость и большую практику во всевозможных гимнастических упражнениях, которыми занимался с детства. А наша схватка должна была состоять именно в борьбе, без употребления оружия. Решено было, что тот, кто из трех раз два раза перебросит через себя противника, будет считаться победителем и, стало быть, господином несчастных девушек. Можно себе представить теперь положение бедных Бланш и Гладис Роджерс в это время, а также и мое душевное состояние, когда я вышел на бой, ценой победы в котором мог купить свободу двух несчастных соплеменниц!

Между тем туземцы приступили к приготовлению к бою. Прежде всего они обвели своими дубинами пространство около 20 квадратных футов; за эту черту борцы и должны были перебрасывать друг друга.

С своей стороны, мы смазали тело жиром, а свои необычайно длинные волосы я туго закрутил, образовав из них подобие пышного шиньона на затылке; после этого оба мы немедленно вступили в борьбу.

Все воины, свои и чужие, уселись чинно полукругом на траве, обхватив обеими руками колени и положив на них подбородок. Не сводя глаз, с живейшим интересом следили они за всеми мельчайшими подробностями борьбы.

Я старался не терять ни минуты, так как чувствовал, что если начну раздумывать, то могу отступиться, и потому одним скачком прыгнул в арену, где мой противник уже ожидал меня, — и надо сознаться, — далеко не в спокойном состоянии. В один момент его огромные руки обхватили меня за талию и плечи; мне скоро стало ясно, что этот великан, рассчитывая на свою силу, думает принудить меня стать на колени и затем опрокинуть на спину. Но я, как бы поддаваясь ему, ловко вывернулся из-под рук и в следующий момент, пользуясь удобным случаем, подскочил к гиганту, проворно обхватил его за бедра, потянул на себя, взвалил его на спину, — и менее чем в мгновение ока, прежде даже, чем сам я мог понять, что случилось, мой противник был уже переброшен через мою голову за черту арены. Присутствующие, все до одного ярые спортсмены в душе, громко захлопали себя по бедрам в знак удовольствия, а я мог быть уверен, что с этого момента завоевал их симпатии. Между тем мой противник, упавший на голову и чуть было не сломавший себе шеи, поднялся на ноги и поводил кругом злобным, недоумевающим взглядом, не понимая, как это могло случиться, что его, силача и гиганта, я мог перебросить без всякого видимого усилия или напряжения. Но когда мы сошлись с ним во второй раз, он стал уже гораздо осторожней, — и мы боролись некоторое время молча, но упорно, не поддаваясь друг другу. Я сознавал, что дорога каждая секунда и, схватив своего противника, хотел опять перекинуть его за спину, но на этот раз он был настороже и счастливо увернулся от меня. Когда мы опять схватились с ним, он еще раз прибегнул к своему старому приему, т. е. постарался повалить меня на землю силой своей тяжести, но это не удалось ему. Я сознавал, что он несравненно сильнее меня и отлично понимал, что чем дольше будет продолжаться борьба, тем я все больше буду терять шансов на успех, а потому, неожиданно отбросив его в сторону, ловко подшиб его и с силой перебросил через себя в сторону. И теперь еще не забыть мне, как его громадное тело кубарем перекатилось за черту, при громком, одобрительном вое и криках восхищения, которыми приветствовали меня его единоплеменники, нужно сказать, далеко недолюбливавшие своего грозного вождя.

От страшного усилия, которое мне пришлось употребить при этом, упал и я, хотя в черте арены, но тотчас же поспешил вскочить на ноги, среди восторженных криков зрителей, приветствовавших меня как победителя.

Между тем мой соперник, очнувшись от падения, тоже поднялся и прежде чем я успел понять в чем дело, подскочив ко мне, со всего размаха нанес страшный удар в челюсть своим увесистым, сжатым кулаком. Так как это был превосходно сложенный, мускулистый детина, то сразу вышиб мне несколько зубов и залил рот кровью, разбив обе губы. Удар этот наполовину ошеломил меня; притом я положительно захлебывался кровью, но обращать внимание на такие пустяки было некогда… Взбешенный донельзя таким вероломством, я незаметно выхватил из ножен свой стилет и со страшной силой вонзил его короткий острый клинок прямо в самое сердце. В ту же минуту мой враг замертво упал к моим ногам с глухим, предсмертным хрипом. Вынимая из раны свое оружие, я держал его таким образом, чтобы его совершенно нельзя было заметить у меня в руке. Благодаря этому обстоятельству, а также тому, что роковая рана вызвала внутреннее кровоизлияние й почти не оставила на теле убитого крови, все присутствовавшие решили, что я убил противника каким-то сверхъестественным способом.

Когда убитый мною великан свалился к моим ногам, я поставил ногу на его тело и, сложив на груди руки, обвел торжествующим взглядом присутствующих: согласно местному обычаю, ближайшие родственники убитого имели полное право бросить мне вызов, чтобы иметь возможность отомстить за кровь своего близкого, но на этот раз никто не сделал этого, вероятно, потому, что все были возмущены недостойным поступком моего врага, как можно было заключить по тем угрожающим крикам, какими было встречено его вероломное нападение на меня. Но я все-таки, по обычаю, стал вызывать желающих вступиться за покойного. Однако никто не отозвался. Напротив, меня со всех сторон осыпали приветствиями и даже предлагали почетное звание вождя. Но я поспешил отклонить столь лестное предложение, заявив, что спешу к друзьям в горах Короля Леопольда, хотя в сущности имел намерение вернуться прямым путем домой, к родственному мне племени на Кэмбриджском заливе. Само собою, обе девушки должны были сопровождать меня, против чего никто и не думал возражать.