Приключения Ружемона - [39]

В тот же вечер состоялся грандиозный корроборей в честь меня; здесь я узнал, что, кроме личной симпатии ко мне, радости дикарей была и другая причина: мои черномазые товарищи были только что жестоко поколочены одним соседним воинственным племенем и теперь сильно рассчитывали на мою помощь, предлагая стать во главе их войска. Подумав немного, я согласился на их просьбу, но с условием, чтобы мне назначили двух телохранителей или, вернее, щитоносцев, на которых была бы возложена обязанность отражать от меня неприятельские копья. Так как это был первый случай моего участия в военных экспедициях моих друзей, то я решил употребить все зависящие от меня меры, чтобы обеспечить себе полный успех и тем поддержать свою репутацию среди дикарей.

Охотников занять должность моих телохранителей нашлось довольно; оставалось только выбирать, что я и сделал, выбрав двух дюжих парней, храбрых в бою и искусных во всяких телесных упражнениях. С ними я мог чувствовать себя в полной безопасности и спокойно заняться организацией своей боевой армии.

Под мое начальство поступило 500 воинов, каждый из них был вооружен пучком копий, легким деревянным щитом и короткой тяжеловесной палицей, или дубиной для рукопашных схваток. Когда все было улажено, я двинулся во главе своего войска на вражескую территорию, причем нас, как всегда, сопровождали, в качестве обоза, женщины и дети. На обязанности первых лежала вся комиссариатская часть, а также и перевозка, или, вернее, переноска, всех необходимых в походе вещей.

После нескольких довольно утомительных переходов мы наконец достигли довольно удобного для сражения места, где и остановились. Здесь я хочу описать внешность моей особы в тот знаменательный день, когда, впервые в своей жизни, я явился великим вождем и полководцем чернокожих дикарей.

Волосы мои были зачесаны кверху; при помощи китового уса мне сделали прическу, приблизительно около двух фут высоты над головой и разукрасили ее громадным пучком белых и черных перьев. Лицо мое, успевшее принять очень темный цвет от постоянного действия солнца, было расписано красками четырех различных цветов: желтой, белой, черной и красной.

Две параллельные дугообразные линии, белая и черная, были расположены у меня на лбу, а щеки украшены ярко-желтыми кривыми линиями, проходившими под глазами и ниже. Кроме того, на каждой руке, немного пониже плеча, виднелись четыре разноцветных полосы, равно как и на торсе; сверх того, широкая вогнутая линия ярко-желтого цвета шла по животу и кольцеобразно опоясывала меня.

Одеяние мое состояло из подобия маленького кожаного фартука, разукрашенного перьями. Ноги мои были также покрыты полосами разноцветной охры, так что в общем я представлял собой ужасного вида чудовище, но об этом очень скоро перестал думать и совершенно освоился с своим новым видом, о чем мне впоследствии пришлось горько сожалеть.

Когда мы пришли на то место, которое я считал удобным для поля сражения, мои люди принялись давать знать о своем появлении на вражеской территории с помощью дымных сигналов, вызывая неприятеля на бой. На их зов вскоре последовали ответные сигналы с гор, но так как должно было пройти не менее суток, прежде чем неприятель мог сойти с гор и прибыть на поле битвы, то я решил употребить это время с пользой и выработать наиболее выгодный и удобный план сражения.

В силу этого выработанного мною плана я отрядил человек шестьдесят, под начальством одного из вождей, приказав им занять одну из соседних высот и оставаться там под прикрытием небольшой рощицы, образуя собою резерв; они должны были по условленному моему сигналу неожиданно ринуться на врага в тот момент, когда услышат от меня воинственный крик их племени. «Варрахоо-оо!» Я был убежден, что уж одного этого будет достаточно, чтобы вызвать панику среди неприятеля, так как туземцы привыкли видеть в действии все силы сразу и не имели понятия о резервах, прикрытиях, засадах или каких-либо других тактических приемах.

Местный способ войны состоял в том, что неприятель сразу врассыпную набрасывался на неприятеля, и обе стороны вступали в отчаянный рукопашный бой, пока одна не победит другую.

В момент перед началом сражения у меня вдруг явилось как будто какое-то вдохновение или наитие, которое, в сущности, и решило судьбу сражения почти без боя: мне пришло в голову, что если я взберусь на ходули высотой не более 18 дюймов и с этой высоты пущу из лука две-три стрелы, то враг от неожиданности непременно покажет нам тыл. Так и вышло.

Когда оба неприятельских войска сошлись на более или менее близкое расстояние, то с обеих сторон вышли неизбежные крикуны, на обязанности которых лежало выкрикивать самые обидные и оскорбительные слова по адресу противника. Понятно, я не участвовал в этой недостойной, взаимно-оскорбительной перебранке и во все время, пока она продолжалась, держался в стороне. Наши парламентеры обвиняли врага в отсутствии у них мужества и отваги, называли их жалкими трусами, обещали, что их сердца и печень будут съедены победителями и т. п. Все это сопровождалось самой оживленной жестикуляцией, взвизгиваниями, деланным хохотом и т. п. По мнению этих чернокожих, невозможно приступить к бою, не подготовив себя и не доведя до крайней степени возбуждения этими ругательствами и издевательствами.