Приключения режиссера - [14]

Когда-то Терехова по праву была секс-символом целого поколения. Многие женщины носили такие же юбки, потом брюки, потом снова юбки. Распускали и заплетали волосы – по-тереховски. Секс – это Эманация. Рита излучала нечто, что не поддавалось объяснению.

Открою тайну: многие режиссеры боялись Маргариты. То ли магия имени булгаковского, то ли несвойственный актрисам интеллект создавали неприятный режиссерам дискомфорт. Существует даже расхожий миф: Терехова неадекватна. Простите!!! А Грета Гарбо – адекватна?! А Марлен Дитрих?! А Анна Маньяни, в конце концов?!

Театр

Человечество со времен своего младенчества играло вокруг костра, устраивало пляски и первые любовные игры. Сначала охота инсценировалась, потом уже мамонт забивался на самом деле. Человек не может без игры, без мира фантазийного. Те, кто изображает на сцене любовь, понимают, что это перевоплощение и игра. На сцене нельзя заигрываться. Я знаю актрис, трагически закончивших карьеру из-за того, что не могли остановить поток эмоций. Беда и опасность профессии в том, что условием профессионализма и мастерства является расшатанность собственной нервной системы. Но актер не может себе позволить впадать в состояние аффекта.

Кино имеет преимущество перед театром – крупный план. Это помогает выстраивать любовные сцены, не переступая норм морали. В фильме Клода Лелюша «Мужчина и женщина» суперэротика на суперкрупных планах. Более чувственного и одновременно более целомудренного кинематографа до того момента никто не видел. Это было открытие минимализма в кино. Я не согласен с призывом Станиславского доводить на сцене правду до абсолюта. В таком случае пришлось бы проделывать нормальный половой акт, а это уже порнография. Существуют и порнотеатры, но это такая скука: от силы три сцены за спектакль. Особо озабоченным целесообразнее посмотреть видео, поэтому порнотеатр умирает. Остается эротическим – шоу, варьете, кабаре…

В театре драматическом задача актера очень сложна. Во-первых, он должен быть органичным, во-вторых – его энергетика должна передаваться в зал и заражать зрителей, в-третьих – ему очень трудно играть, если нет доверия к партнеру. Поэтому я стараюсь на репетициях создавать такую атмосферу, чтобы степень доверия была наибольшей. Театр как организм настолько многослоен, что можно было бы сравнить его с тортом «Наполеон»: мужья, жены, любовницы; свой, чужой, бывший, будущий; враг, друг и т.д… Поэтому бывает сложно распределить роли, чтобы, не дай бог, не заставить врагов по жизни играть любовную сцену. И потрясающе, когда в жизни между сценическими любовниками ничего не происходит.

Я люблю откровенный театр. Обожаю очень яркие актерские импровизации, естественно, в заданном рисунке. Я, как в джазе, оставляю актерам квадрат. Они могут иметь право на свои 16 тактов, но в очень жесткой партитуре. В театре мне больше всего интересен симбиоз метафоры и натурализма, но не все актеры на это идут. Не все понимают, что такое атмосферный театр, атмосферный прессинг, не все готовы вскочить, впрыгнуть в этот квадрат и научиться в нем свободно дышать. Потому я создаю все условия для актеров робких поначалу и просто счастлив, когда они у меня хорошо играют. Я из тех режиссеров, которые никогда не подставляют актеров, извините за такой глагол. Может быть, это происходит потому, что у меня были своя актерская биография и свое актерское прошлое.

Одно из самых сильных моих театральных пристрастий – наш великий Малый театр. Бесспорно, живой театральный организм был у Марка Захарова. Можно назвать театры Олега Табакова, Константина Райкина, Льва Додина, Галины Волчек. Есть замечательные спектакли и в других театрах. Я сейчас просто говорю про театральные организмы как про нечто целое, когда зрители штурмуют кассу. Ведь успех в театре много значит. Но я никого не хочу обидеть. Иногда бывает так: ставит режиссер спектакли, ставит, ставит, и вдруг – бац!!! – прорыв! Помните, как в свое время ожил театр Станиславского, когда Анатолий Васильев поставил там «Взрослую дочь молодого человека» Виктора Славкина? А ведь начинал он внеплановую работу с актерами, не занятыми в основном репертуаре.

У нас почти не было настоящего атмосферного медитационного театра, который гипнотизирует. К сожалению, дичок Анатолия Васильева к театральному древу не привился, а ведь он как раз туда шел. Роман Виктюк, который прекрасно понимал про гипнотический театр, использовал его для притока коммерческих вещей. Я очень не люблю, когда со зрителем заигрывают или пытаются его механически взбудоражить. Мне дорог театр, когда зрителя втягивают на уровне потока сознания, когда удается зацепить подсознание.

Театр в начале XXI века – абсолютно режиссерский. И очень важно понятие Стиля, магнетизма. Даже работа на уровне гипнотическом, когда зритель не понимает, как именно он втягивается в действие. Поэтому мне очень нужна настолько высокая по эстетике картинка, что живые актеры должны до нее дотягиваться. Поэтому я часто работаю над крупными планами – почти кинематографичными. И я совершенно не обиделся, когда услышал, что меня назвали однажды мальчиком Каем, который складывает из льдинок слово «ВЕЧНОСТЬ». Потому что эта фраза говорит только о моей точности. Конечно, режиссура – это горячее сердце. Но и такая холодная-холодная голова…