Приключения Петрушки - [28]

— Я не совершил никакого преступления… — жалобно тявкнул Тузик.

— Ты нарушил закон нашего государства, нарушил честное собачье слово, оцарапал мне руку и чуть не откусил нос, — отрезал судья и стукнул по земле палкой, как будто она была судейским молотком. — Я заплатил за тебя двадцать монет и стал твоим хозяином. Ты должен был делать то, что я приказывал. А ты не выполнил своего долга.

— Здесь нет свидетеля, — взвизгнул Тузик, который слышал от самого Нашим-Вашим, что в суд обязательно вызывают свидетеля.

— Будут свидетели, — не растерялся Нашим-Вашим и поймал скакавшего кузнечика.

Он, царский судья, привык заставлять свидетелей говорить то, что нужно ему, Нашим-Вашим.

Схватив кузнечика за крыло, судья поднес его к носу собаки. Тузик раскрыл пасть и лязгнул челюстями. Судья отдернул руку, а кузнечик оказался в пасти собаки, которая тут же проглотила его.

— Нет твоего свидетеля, — пролаял Тузик.

Судья поймал второго кузнечика. На этот раз он держал его далеко от собаки.

— Эй, свидетель, поклянись говорить правду, чистую правду.

Кузнечик неразборчиво застрекотал.

— Яснее говори! — прикрикнул судья. — Ты знаешь, что Тузик любит Петрушку? Ты это видел?

— Чик-чирик! Чик-чирик! — прострекотал кузнечик. — Я видел, как собака лизнула Петрушку в нос и положила лапы ему на плечи. Чик-чирик!

— Можете идти, свидетель.

Нашим-Вашим отпустил кузнечика, и тот, освободившись, метнулся в кусты.

— Следующий свидетель, — солидно продолжал судья, взмахнул рукой и поймал стрекозу. Она испуганно забилась в его руках, затрепетала крылышками и нежно зазвенела:

— Я подтверждаю слова кузнечика.

— Достаточно, свидетель, лети прочь!

Стрекоза блеснула на солнце крыльями и улетела к ручью.

— Теперь объявляю приговор, — сказал судья. — Я мог бы повесить тебя или закопать в землю, я мог бы утопить тебя в ручье, но я не сделаю этого. Я только сожгу тебе хвост. И пусть все собаки видят пса без хвоста и смеются над тобой.

Он поднес к собачьему хвосту горящую головню, хвост загорелся, поводок тоже вспыхнул. Тузик с отчаянным воем поскакал по полю.

ПОИСКИ

Тузик скакал по полям, задевая ушами тяжелые, налитые зерном золотые колосья, мчался через деревни, пересекал лесные чащи. Он скакал и так громко выл, что в поле разлетались в стороны перепелки, в лесу его вой подхватывали волки, а в деревнях все собаки бросались вслед за Тузиком. Ведь это страшно неприятно, когда вместо хвоста торчит обрубок, и от него неприятно пахнет паленым.

Так Тузик добежал до самого Формалайска. Он повертел носом, насторожил уши и втянул в ноздри воздух: до него явственно донесся запах гари, шипящего в воде железа и неразлучной с кузнецом трубки. Тузик побежал на знакомый запах.

Он нашел кузнеца в одном из самых узких и бедных переулков.

Тузик подпрыгнул и дернул его за штаны. Игнат нагнулся. Тузик весь дрожал, язык часто-часто высовывался изо рта, а глаза глядели грустно и виновато.

— Опять беда? — встревожился Игнат.

— Беда. Судья схватил Петрушку в ложбине. А где он? Не знаю.

— Что ж, Тузик, пойдем. Будем искать нашего друга.

И они пошли.

Пес привел кузнеца на знакомое место. Игнат исходил всю ложбину вдоль и поперек. Поднялся на холм, несколько раз пересек ручей. Не бросил ли судья туда Петрушку? Заглянул в старую медвежью берлогу, пошарил палкой в лисьей норе. Нет Петрушки.

— Нашим-Вашим не мог далеко унести Петрушку, — тявкая, уверял Тузик.

— Мы постараемся его найти, — подбадривал себя и собаку кузнец, хотя сам уже устал от бесплодных поисков. — Давай отдохнем. Смотри, уже наступает ночь, а с рассветом снова примемся за поиски. — Игнат сел под корявым дубом, прислонился спиной к стволу и заснул. Тузик положил ему голову на колени. Но тут две черно-белые сороки, догоняя одна другую, подлетели к дереву, уселись над самой головой Тузика и застрекотали.

— А я что знаю. Я что знаю, — стуча клювом о ветку, затрещала одна сорока. — Я была в саду Формалая и видела, что он стал совсем лысый, совсем лысый, и голова его стала гладкая, как яйцо. А почему? Почему? Ты знаешь почему? Он постоянно чешет затылок, потому что дела у него идут все хуже и хуже. А кто его починит? Кто его починит, если Трофим в тюрьме?

— Подумаешь, лысый Формалай, — прервала вторая сорока. — Нам все равно, лысый Формалай, или кудрявый, или совсем без волос. А мне бы крошки с его стола подобрать, да шерстинку из его матраца для гнезда. А сам хоть без головы будь.

— А вот у меня новость, так новость, — сорока застрекотала потише, и Тузику даже пришлось вытянуть шею, чтобы услышать, о чем они говорят. Я знаю, что гончары отказались работать. А Крынка, тот, кто не сделал Формалаю памятник, уговаривает их не служить царю, а гнать его из страны подальше.

— Разве это новость? Удивила?! Подумаешь… И крестьяне не хотят работать на помещиков, и жестянщики — на правителя. Вот уж удивила! А вот у меня новость, так новость. Я сейчас расскажу тебе секрет. Я видела, сорока подвинулась поближе к подруге и закончила: — я видела, как в ложбине, около ручья, судья Нашим-Вашим завалил Петрушку камнями. Теперь никто не спасет Петрушку, — вздохнула сорока, — потому что не знают, где он.