Приключения Оги Марча - [234]

Я проработал множество литературы — художественной и философской. Первые выводы были очевидны. Бессмысленные условия — вот что порождает скуку. У вас полно недостатков, вы не такой, каким следует быть? Скука — это убеждение, что вам не дано перемениться! Вас начинает тревожить эта ваша неизменность, закоснелость характера; вы невольно и тайно сравниваете себя с другими, и сравнение не в вашу пользу, а это угнетает. С точки зрения социальной в скуке выражается власть общества над индивидом. Чем сильнее общество и его власть, тем настоятельнее требует оно выполнения вашей общественной функции, тем больше порабощает за счет вашей значимости. В понедельник можно сослаться на работу. Но вот наступает воскресенье — и чем оправдаетесь вы теперь? Ужасное, безобразное воскресенье, враг человека и всего человеческого! В воскресенье вы такой, какой есть, вы — свободны. Свободны для чего? Для того чтобы покопаться в душе и чувствах к жене, детям, друзьям и своему прошлому. И рабский дух порабощенного человека рыдает в немой и горькой скуке, страдает и мучается, из чего следует, что скука способна порождать внезапное прекращение обычного и привычного функционирования, хотя и само это функционирование тоже может казаться нестерпимо скучным. Это вопль неиспользованных, нереализованных способностей, невозможность внести свою лепту в какой бы то ни было значимый план или замысел, отдать себя великой цели или мощному влиянию. Ты покоряешься, но неохотно, ведь никто и не умеет потребовать от тебя покорности. Недостижимость гармонии — вот что лежит за скукой. И при этом видение бесконечных перспектив.

Разве не про меня он говорит? Я онемел от изумления. Я следил, как, подобно альпинисту, карабкается он по кручам к высотам человеческого сознания, крепкий, упорный, как поблескивают за стеклами очков уверенные и спокойные голубые глаза.

— Мне хотелось подойти к вопросу, используя инструментарий науки, — продолжал он. — И первой моей целью стало изучение физиологии скуки. Я проштудировал материал об экспериментах Якобсона и других исследователей, изучавших мышечную усталость, и это привело меня уже в область биохимии. Одновременно, должен признаться, в рекордные сроки я завершил и свою магистерскую диссертацию по химии клетки. Чтобы сохранять в искусственных условиях срезы тканей лабораторных крыс, я использовал технологию Гаррисона, усовершенствованную Каррелом. После чего резонно было заняться исследованиями фон Веттштайна, Лео Лёба и так далее. Почему простейшие клетки стремятся к бессмертию, в то время как более сложные организмы одолевает скука? В клетках главенствует упорное желание сохранить себя и свою сущность…

Далее последовали пространные рассуждения, пересказать которые я не рискну ввиду полной моей неосведомленности в области физической химии. Скажу лишь, что упоминались там такие слова, как «кинезис» и «энзимы». Но результат его исследований я понял: изучая возбудимость протоплазмы, он проник в тайну происхождения жизни.

— Вы вряд ли поверите дальнейшему. Другие тоже усомнились.

— Неужели вы хотите сказать, будто создали живую клетку?

— Без ложной скромности заявляю: да, это именно так. А шесть университетов указали мне на дверь за то, что я претендую на такое открытие.

— Но это же потрясающе! Вы уверены в своей правоте?

— Я человек серьезный, — напыщенно произнес он. — Вся моя жизнь это подтверждает. И я никогда не рискнул бы прослыть сумасшедшим, делая ни на чем не основанные заявления. Результат был мною получен, и получен многократно-и это была протоплазма.

— Совершить подобное мог гений.

Он не замахал руками, открещиваясь.

Пусть лучше он окажется гением. Потому что если это не так — значит, я плыву в одной лодке с маньяком.

— Ну, в этом я сомневаюсь, — сказал он. — Я все-таки не Господь Бог.

— Но разве они не убедились в вашем открытии?

— Не захотели. Я так и не добился демонстрации. Да и первые мои клетки были несовершенны, не обладали двумя основополагающими способностями — восстановительной и репродуктивной. Они были стерильны и нестойки. Но за последние два года я поднаторел в эмбриологии и углубленно изучал биологические ресурсы, что помогло мне сделать новые открытия.

Ему пришлось отхлебнуть из фляжки с водой — видно, горло пересохло от беспрерывного говорения. Большеголовый, широкогрудый, он был сдержан и величав, как египетский саркофаг, формой своей повторяющий заключенную внутри его мумию. Но несомненное сходство с лошадью тоже присутствовало.

— Но все же вы не объяснили, почему человек ваших способностей плотничает на корабле.

— Здесь я могу продолжать свои эксперименты.

— Вы хотите сказать, что образцы полученной протоплазмы плавали на «Макманусе»?

— Именно так.

— А сейчас они очутились в океане?

— Конечно.

— И что теперь будет?

— Не знаю. Это один из моих последних образцов, далеко превосходящий первые.

— Что, если с него начнется новая цепь эволюции?

— Не исключено. Что ж тут такого?

— Но это может привести к какой-нибудь страшной катастрофе. Вы, ученые, должно быть, не понимаете, как опасны эти ваши вмешательства в природу! — воскликнул я, охваченный гневом. — Вашими экспериментами и атмосферу можно сжечь, и все живое потравить газом!