Приключения Оги Марча - [191]

Между тем я поправился и окреп, и тут возник Фрейзер и выяснилось, для чего он держал меня в резерве.

— Тебе, может быть, известно, что ГПУ вознамерилось уничтожить Старика, — сказал Фрейзер.

Об этом я знал. В газетах писали, что виллу Троцкого обстреляли из пулемета, а Паславич сообщил мне вдобавок множество других подробностей.

— Ну вот, — продолжил Фрейзер, — а сейчас сюда прибыл некто по кличке Скунс, большой чин в их тайной полиции. Прибыл, чтобы руководить операцией.

— Какой ужас! И что вы предпримете для его защиты?

— Ну, вилла, конечно, укрепляется, и телохранитель к нему приставлен, но оборонительные работы еще не окончены. Силами одних полицейских тут не обойтись. Сталину непременно нужно его убрать, поскольку он является совестью и знаменем всего революционного движения.

— Почему ты со мной заговорил об этом, Фрейзер?

— В том-то все и дело. Есть план, который сейчас обсуждается. Старик мог бы сбить со следа ГПУ, разъезжая по стране инкогнито.

— Как это «инкогнито»?

— Тайно, Марч, не под своей фамилией. Он должен изменить и внешность — сбрить усы и бороду, состричь шевелюру и выдавать себя за туриста.

Я счел эту идею довольно странной. Все равно как Ганди переодеть в принца Альберта. И разве может великий, обладающий таким влиянием человек столь унизиться? Однако несмотря на все сложности, которые я предвидел, идея произвела впечатление.

— И кто это придумал? — спросил я.

— Ну, пока это еще на стадии обсуждения, — пробормотал Фрейзер, что на профессиональном жаргоне революционеров должно было означать «тебе этого знать не следует». — Но я доверяю тебе, Марч, иначе не предложил бы участвовать.

— Господи, и в каком же качестве?

И он пояснил:

— Если Старик будет перемещаться по стране инкогнито, как турист, осматривающий достопримечательности Мексики, ему понадобится племянник-американец.

— И ты хочешь предложить это мне?

— С ним будут ездить двое — ты и одна девушка, из наших, муж и жена. Согласен?

Я представил себе, как стану колесить по стране в компании этой знаменитости, а нас будут выслеживать шпики. Нет, мне это не по плечу.

— Только никаких шашней с девушкой, — предостерег Фрейзер.

— Да как ты можешь говорить такое! Я даже в мыслях этого не держу. Я и от прежней своей любовной истории еще не очухался!

— Я просто предупреждаю на всякий случай, потому что Старик — человек строгих моральных принципов.

Фрейзер произнес это с таким видом, словно и сам придерживался строгих моральных принципов. «Ну, мне-то можешь баки не заколачивать», — подумал я, а вслух сказал:

— Он все равно на это не пойдет. Бредовая идея.

— Решать будет не он, а ответственные за его охрану.

Я полагал, что, судя по всему, внешность Троцкого — его визитная карточка. Эта его голова. Да он скорее положит ее на плаху и претерпит все мыслимые муки, чем позволит коснуться ее ножницами. Святой мученик. Вспомнилась история об Иоанне Крестителе и Ироде. Надо спокойно обдумать, готов ли я сам стать мучеником. В России у Троцкого имеется враг, который с большой охотой удружил бы ему, избавив ото всех и всяческих мук. Удружил убийством. Смерть повергает в ничтожество и обрекает на забвение. Успех — удел живых. Голос мертвого слабеет и постепенно замирает. А памяти нет места на этой земле, где господствуют сила и власть. Будущее за теми, кто выжил, и справедливо то, что есть. Все эти соображения быстро, одно за другим, пронеслись в моем мозгу.

— Тебе придется иметь при себе оружие. Не боишься?

— Я? Конечно, нет! — ответил я. — Насчет оружия я спокоен.

Я думал, нет ли в моей голове какого-то изъяна, дырочек вроде как в дуршлаге, если я не могу отказаться. Может, мне льстит это предложение возможностью постранствовать бок о бок с великим человеком, помчаться с ним как ветер по горным дорогам. Машина летит вперед на бешеной скорости. Дикие звери в страхе разбегаются. Земля бежит под колесами. Грозная Вселенная вращается вокруг нас. А он молчит, погруженный в глубокие думы о судьбах наций и всей планеты. Мы услышим тихий зов отринутого нами мира, а за нами тайно, крадучись, последует интернациональный сброд — убийцы всех мастей, только и ждущие своего часа, чтобы схватить нас.

— Иной раз приходится лишь удивляться, почему желающие сказать миру слово правды не обеспечат сперва свою безопасность.

— Это вредная, никуда не годная точка зрения, — возразил Фрейзер.

— Негодная? Ну, это я так, просто в голову пришло.

— Но ты согласен или нет?

— Ты считаешь меня подходящей кандидатурой?

— Нам нужен типичный американец.

— Думаю, что смогу заниматься этим некоторое время, — произнес я. — Если только дело не затянется.

— Мы рассчитываем на пару-другую недель. Только чтобы оторваться от Скунса и его подручных.

Он ушел, а я остался в саду, где в траве шныряли ящерицы, а раскаленные от зноя стены украшала роскошная пестрая кайма из сидящих наверху птиц, где серые, словно вулканический пепел, мексиканские боги утверждали извечную силу и жизнестойкость природы. На втором этаже Паславич играл Шопена. Теперь я думал о том, как ужасно сдаться убеждающей силе другого, ощутить ужас и безнадежность жизни, повинуясь не собственным чувствам, а сторонней указке и разделяя тем самым чужое отчаяние. Из всех видов насилия это, возможно, наихудшее: быть не таким, каков ты есть, чувствовать то, что тебе навязывают. Без мощной симпатии к насильнику чувство твое обречено, все утонет в отчаянии и захлебнется кровью. На балкон вышел Паславич в синем махровом халате и кротко осведомился, не хочется ли мне выпить.