Алешка лежал на верхней полке и, прислушиваясь к стуку колес, думал: «Вот странно — я уже не я, не Алешка Левшин, а Николай Лопатин…» И твердил в такт поезду: «Я Лопатин… Я Лопатин… Я Лопатин». Ведь ничего как будто в нем самом не изменилось, а стал другим. Определенно другим, Алешка. Но он, кажется, опять назвал себя Алешкой? Не Алешка, а Колька, — запомни раз навсегда!
В вагоне было много пассажиров; никто еще не спал, и размышления Алешки были прерваны донесшимся снизу басовитым голосом:
— В колхозе без машины, чего и говорить, никак нельзя. Но и про лошадь тоже помни. А у нас в ином колхозе даже счет коням не ведут. Трехлетка, а в упряжке еще не бывала. Не подступиться даже. И прямо скажу, дичает тогда домашнее животное. Да как еще дичает! С волком один на один бьется, человека боится, звериные повадки в нем появляются. Ну где это видано, чтобы конь был царем лесов? А я видел такого. Как-то летом у нас в дальней нашей бригаде пропал трехлетний Певный. Решили: утонул в болоте. Только стали замечать, что на лесных покосах кто-то объедает стога. Не иначе, как лось объявился. Ладно, не разорит. А потом, как снег выпал, по следу узнали, — не лось, а конь. И вот раз на зимней зорьке вижу, — бредет к конюшне лошадь рыжей масти. Э, да это Певный! Меня тогда только конюхом поставили, и я дежурил на конюшне. Что тут делать? Арканить? Боюсь промахнуться, да одному и не управиться. И решил ждать, — что будет дальше? А Певный подошел к корзинке с мякиной и жадно стал есть. Сразу видно, — голодный. Я тихо позвал: «Певный! Певный!» А он словно не слышит. Я снова: «Певный! Певный!» — и шагнул из-за стояка. Насторожился конь, задрожал. А как увидел меня, шарахнулся в сторону и карьером! Как зверь убегал! Уши прижал, на скаку распластался. Ну тогда я решил: может, поймать не поймаю, а прослежу. Взял ружье и по следу — в лес.
— Ну где может конь в лесу обитаться? — продолжал невидимый Алешке рассказчик. — И что же вы думаете? Куда меня след привел? В старый бункер, что после войны остался. Добрался я до него к полдню. Конюшня как конюшня! Только в ней Певного нет. А след повел к дороге. Не иначе, как корм пошел добывать… Домой возвращаться или подождать? И только так подумал, как услышал совсем близко волчий вой, ржание, и словно кто сквозь чащобу ломится. Я с плеча ружье — и туда. Смотрю, средь кустов бой. Певный как даст задними ногами волку, тот даже перевернулся в воздухе. Стрелять боязно, — еще в лошадь попадешь. Ну я и крикнул! Что же вы думаете? И волки и конь бросились от меня наутек. Да сажен сто еще рядышком бежали.
— А потом видели коня?
— Еще раза три подходил к конюшне за сеном и пропал, — ответил басовитый голос. — Одни говорят, — волки загрызли, а другие сказывают, — появился дикий табунок где-то на болотах; может, там и Певный. — И рассказчик многозначительно заключил: — Вот оно к чему приводит, когда конь без внимания. Да и как можно без коня? Поди-ка в дождливую весну сумей в поле на тракторе въехать. А на лошади, — пожалуйста. Стало быть, коню должно быть постоянное использование. А то он либо нахлебником станет, либо одичает…
Алешка перегнулся через полку. Человек, который рассказывал о коне, был кряжист, с большой черной бородой и в таких высоких охотничьих сапогах, что их широкие голенища, казалось, доходили до самого живота. Пассажир был солиден, спорить с ним было опасно и все же Алешка счел своей обязанностью вступиться за технику.
— Скоро будут такие трактора, что на них куда хочешь въедешь. Тогда и без лошади обойдемся.
— Без коня даже при коммунизме не обойтись, — возразил бородач. — Такого трактора никогда не сделать, чтобы в рот ему горючее лить, а из выхлопной трубы, чтобы позем выходил.
Все рассмеялись. А Алешка пренебрежительно сказал:
— Разве что для позема.
— А для одного позема держать коня невыгодно. Какой резон овес в навоз перегонять? Значит, надо, чтобы кони работали.
На это Алешка ничего возразить не мог.
— Только дело не в конях, — продолжал бородач, — не о них разговор, — о людях. Вот есть МТС и есть колхоз. Можно сказать, две руки матушки-землицы. А ежели вглядеться, в ином колхозе — одна не знает, что делает другая. Что ни год, то вечно между собой спорят. «Это ваши трактора плохо пахали.» «Нет, это вы не удобрили землю.» И валят друг на дружку.
— Бывает и так, — согласился кто-то у окна.
— Ну, а если взять машины? Много машин? Много. Только для какой местности? Для южной! А для нашей, где болота да каменья, оказывается, мало. Одна не по климату, другая не по земле, третьей не развернуться. Вот у нас такой случай был…
Но Алешка уже не слушал. Ему все машины одинаково хороши, и он стал думать о своем: как завтра явится в училище. Он лежал упершись головой в чей-то мешок, а ногами — в прибитый над дверью свечной фонарь, оставшийся в вагоне с древней железнодорожной поры.
А поезд шел все дальше и дальше. Он мчался в ночи, врывался на станции и полустанки; и сквозь дрему Алешке чудилось, что из паровоза мимо темного окна летят искры и звезды.
Алешка прибыл в город рано утром. Вместе со всеми пассажирами он вышел на привокзальную площадь. Посреди площади бил фонтан, обливающий с головы до ног мраморного младенца, а вокруг красовались цветочные клумбы. Алешка миновал кленовую аллею и увидел идущего навстречу пожилого усатого мужчину в чесучевом пиджаке. Тот шел, слегка припадая на правую ногу. Алешка остановился и спросил: