Приключения капитана Кузнецова - [11]

Академик Иван Павлов говорил, что смена занятий дает человеку лучший отдых, чем ничего-неделанье, что активный отдых лучше пассивного. Так почему же я должен отказаться от второй специальности, которая мне тоже по душе?

И я продолжал изучать ботанику.

Мне кажется, что и сейчас — не будь недостатка в соли — я смирился бы со случаем, заставившим на некоторое время «снизойти с небес» на необжитую землю. Правда, случай очень уж прискорбный, но раз так вышло, то почему не исследовать дебри северной тайги?

Соль я тоже должен найти!.. Если люди каменного века умели ее находить, то технически грамотному человеку атомного века совсем уж не к лицу погибать от недостатка соли.

За воспоминаниями я не заметил, как прошла бледно-розовая северная ночь, запылало карминовое крыло утренней зари и на горизонте, словно на полотне художника, выступили зубчатые силуэты верхушек леса. Вдруг откуда-то издали послышался гул мотора. Он нарастал, становился все сильнее, обрывался и опять несся по тайге… Уже узнаю «по голосу» двухмоторный ИЛ… Вскакиваю на ноги и бегу за дровами. «Костер!.. Быстрее костер!..» — проносится в голове, отчаянно колотится сердце. Останавливаюсь, чтобы еще секунду послушать желанный нежный рокот, но… только слышится стук в висках да мирное чириканье в кустах вспугнутых чечеток.

«Галлюцинация», — подумал я и, убитый горем, сел на траву.

Уж в который раз меня обманывает звук мотора, но сегодня он был настолько явственным, что я позабыл предыдущие обманы. Он так взволновал сердце, что я долго не мог успокоиться.

«Нет, брат! — сказал я себе. — По-настоящему бери себя в руки. А то нервы совсем расшалятся…»

ГУРАН

Чтобы быстрее забыть рокот мотора, иду оживить потухший костер. Под соснами у опушки на лесной подстилке — толстый слой коричнево-красных шишек с растопыренными ежиком чешуйками. Сухие и свежие, они пахнут новой доской и скипидаром, смолой и хвоей — таежными просторами Сибири. И так как костер мне нужен ненадолго, то быстро сгорающие сосновые шишки, подумал я, заменят дрова.

Нагибаясь за этим душистым топливом, я случайно глянул в сторону своего бивака и то, что увидел, заставило позабыть про костер. Гордо подняв красивую, с тонкими ветвистыми рожками голову, через поляну спокойно и бесстрашно, как и подобает отважному таежнику, шагал гуран. Он словно плыл в красновато-лиловой дымке рассвета, легко перебирая высокими и тонкими ногами, и его короткая светло— бурая летняя шерстка лоснилась от распыленной в утреннем воздухе влаги. Вот он остановился на полсекунды и оглянулся назад, слегка качнул рожками в сторону и опять зашагал.

Из-за толстых бурых стволов, как из-за колонн, за гураном вышла такая же стройная, но безрогая косуля-самка, а за нею следом две годовалых косули и два мохнатых красновато-бурых маленьких козленка. Все семейство прошло цепочкой по одному следу за своим вожаком и скрылось в лесу.

Я всегда с трепещущим от восторга сердцем наблюдал за животными на охоте, забывая про все на свете. И появление косуль в такой глухомани пробудило знакомое чувство восхищения, жажду наблюдений. Я осторожно пошел за семьей. Они прошли в чаще по узкой, едва заметной на моховом покрове тропке, вероятно, на водопой или полакомиться сочной травой у болота.

И как ни прекрасны эти жители таежного редколесья — я должен убить молодую косулю или старого самца-гурана, чтобы свежим мясом хоть немного восстановить силы. Мне всегда был по сердцу неписаный умный закон таежников — сибиряков: «Убивай столько, сколько съешь».

Скоро густая чаща с колоннами кондовых стволов кончилась, лес пошел реже, и земля вместо зеленого мха и сфагнума была покрыта здесь негустой и невысокой травой, посыпанной белесыми капельками росы. Впереди, у подножья склона, — широкая с редкими деревьями поляна. Казалось, что отдаленные друг от друга ели и лиственницы, словно молодые стройные девушки, выскочили ночью из таежной чащи на широкий простор безлесого склона покружиться в развеселой русской пляске. Будто вспугнутая рассветом, вдруг оборвалась таежная музыка, и танцовщицы на самом высоком темпе, когда забывается все, кроме порыва молодости и жажды головокружительного движения, замерли на месте. Их зеленые сарафаны, то опавшие до самой земли и скрывшие даже пятки у елок, то вздутые веером у лиственниц, тоже как бы застыли на месте. Но кажется, что вот-вот, очнувшись от оцепенения и слегка вздрогнув, деревья-девушки с веселым смехом побегут с поляны к своим матерям в густую чащу, оставив на зеленой травке следы сбитой росы, как оставили их прошедшие здесь косули.

Дохнул легонький ветерок — деревца приветливо кивнули. На сердце стало легко и жарко, захотелось бежать просто так, без дела, лишь бы сберечь подаренную поляной радость.

Безросая тропка косуль темно-зеленой ниточкой протянулась к подножью склона, к кочковатому болоту. Но ни среди кочек, ни на поляне животных не видно. Может быть, они заметили своего преследователя и скрылись в тайге или где-то спокойно пасутся в скрытом от моих глаз месте. Тогда нет смысла выходить на поляну. Невспугнутое семейство обязательно вернется по старой тропке с водопоя, и мне легко их подкараулить у опушки. Я выбрал густой куст хвойной молоди вблизи тропки и, замаскировавшись ветками, сделал засаду.