Приключения Ибрагима - [29]

— Я тоже второй день ничего не ем, да ещё пешком шёл всё время. Даже под ложечкой сосёт.

Путник притворился, будто не понял намёка, и продолжал жадно жевать.

— Ты, парень, из каких краёв? — спросил он наконец, немного насытившись.

— Неужто вы меня до сих пор не узнали? Я нарочно молчал, думал: пускай ага сам припомнит, — лукаво улыбнулся Ибрагим.

— Откуда ты меня знаешь? — подозрительно спросил незнакомец.

— Вы ведь дядя Мешади Гуламгусейн из Фирузабада, верно?

— Да, я Мешади Гуламгусейн, но тебя я что-то не узнаю.

— Ну как же, дядя Мешади, мы соседи с вами!

— Так, так... — Незнакомец с недоверием стал разглядывать Ибрагима. — Что-то не припоминаю... Ну да ладно, ты-то ведь меня знаешь! Так вот скажи мне: куда ты направляешься?

— Работу искать, Мешади-ага, — вздохнул Ибрагим.

— Ого, работу! Думаешь, её так легко найти? Конечно, я могу тебе помочь как земляку. Ты ведь меня знаешь, я всё могу.

— Разумеется, Мешади-ага, — на всякий случай поддакнул Ибрагим.

— Ну кем ты хочешь работать? Хочешь, пристрою тебя нукером в караван-сарай? — спросил тот с набитым ртом.

— О, Мешади-ага, всю жизнь вашим должником буду!

— Зачем оставаться должником? Мы с тобой рассчитаемся. Будешь мне отдавать каждый месяц половину своего жалованья, только и всего. Аккуратно каждый месяц. Запомни: я люблю аккуратность. Такие, как ты, у меня в каждом городе есть. Чужим людям помогал, а ты всё же земляк. Понял? Будешь на хорошей работе. А за спасибо тебе никто ничего не сделает.

— Согласен, — сказал Ибрагим, поражённый алчностью этого человека.

Тот, наевшись, завернул остатки еды, убрал в расшитый хурджин и дал Ибрагиму отнести хурджин обратно к другим тюкам, навьюченным на верблюда.

По дороге Ибрагим насмешливо разглядывал причудливую вышивку на хурджине — её-то он и прочитал втихомолку с самого начала: «Сей хурджин принадлежит Мешади Гуламгусейну из Фирузабада».

— Ты, парень, можешь на меня положиться, — благодушествовал Мешади Гуламгусейн из Фирузабада, и жирное лицо его лоснилось после сытной еды; он пришёл в отличнейшее расположение духа, вытянулся во весь рост на траве.

— Я — важный купец, могу такое, чего никто не может. Вот сейчас в одном селе подать собрал продовольствием. Проклятые крестьяне всё в землю закопали, ну да меня не проведёшь! Селение вверх дном перевернул, семь шкур с них содрал. Меня сам главный визирь ценит.

— Главный визирь? — переспросил Ибрагим, невольно подавшись вперёд.

— Да, сам главный визирь, — хвастливо повторил тот, довольный эффектом своих слов. — Вот везу ему целый караван съестного. Как видишь, меня никто не проведёт.

— А если кто-нибудь проведёт? — лукаво спросил Ибрагим.

— Нет, такой человек ещё на свет не родился, — зевнув, ответил Мешади Гуламгусейн.

— Но где же ваш караван?

— Остался позади, скоро подоспеет. Говорю тебе, верблюд отбился, потом конь. Чужая скотина, не привыкла. Хорошо, ты подоспел, вот я тебе за это и помогу работу найти. Повезло тебе...

Купец, кажется, уже решил, что чуть ли не себе в убыток собирается оказать Ибрагиму благодеяние. Ибрагим только головой покачал в удивлении.

— Ты, парень, давно из Фирузабада? — спросил купец.

— Нет, совсем недавно, Мешади-ага, — откликнулся Ибрагим. Он возился возле верблюда: похоже, покрепче привязывал к седлу хурджин.

— Раз так, ты, наверно, знаешь, как там у меня дома? Как жена, дети? Я ведь давно уехал.

— О, у вас дома всё благополучно, Мешади-ага, если не считать, что на прошлой неделе сдохла ваша кошка!

— Отчего? — с любопытством приподнялся на локте Мешади Гуламгусейн.

— Она... она объелась на поминках. Роскошные были поминки, такие бы каждому...

— Чьи поминки? — встревожился купец.

— Не могу вымолвить, Мешади-ага... Язык не поворачивается.

— Говори, чьи поминки? — Встревоженный купец вскочил на ноги.

— О Мешади-ага, да сохранит аллах вашу жизнь! Легко ли вынести такое известие!

— Чьи поминки, я тебя спрашиваю! — И Мешади-ага надвинулся на Ибрагима.

— Поминки... поминки вашей жены. Несколько дней назад эта почтенная женщина подарила жизнь свою аллаху.

— О аллах великий! — застонал Мешади-ага. — Отчего она умерла?

— Мешади-ага, не смею вымолвить. Пусть лучше отсохнет мой язык.

— Нет, пускай пока не сохнет. Говори!

— Она... она не перенесла смерти сына.

— Вай! Мой Абульфаз умер? — Путник в отчаянии ударил себя обоими кулаками по голове.

— Бедный Абульфаз, мы с ним так дружили... Вместе в чехарду играли, — начал всхлипывать Ибрагим. — Бедняжка, видно, так было угодно аллаху, остался под развалинами...

— Под какими развалинами?

— От землетрясения обрушился ваш дом.

— Как, и дом мой рухнул? — завопил Мешади-ага, хватаясь за голову.

Он подбежал к верблюду, который прилёг под деревом, попытался заставить его подняться. Но верблюд продолжал спокойно пережёвывать свою жвачку: подняться он не мог — Ибрагим спутал ему ноги. Мешади-ага кричал, дёргал его за узду, бил ногами, пока верблюд не потерял своё завидное терпение и не выплюнул в лицо ему всю свою жвачку.

Мешади-ага отскочил с проклятиями, утёрся рукавом и схватил за повод коня. На всём скаку он оглянулся, крикнул Ибрагиму:

— Оставайся тут! Скоро подойдёт караван, передай, чтобы ждали меня!