Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.] - [29]

Когда наступил день, мы ясно увидели, что светлая вода Огайо течет вдоль берега, а по середине реки — знакомая грязно-желтая вода Миссисипи. Все пропало! Мы прозевали Каир!

О возвращении на плоту против течения нечего было и думать. Нам оставалось искать спасения в лодке. Во всяком случае, сейчас нам ничего не оставалось другого, как лечь спать и дожидаться ночи. Целый день мы проспали в кустах, а когда вечером подошли к плоту, то нашей последней надежды, нашей лодки, не оказалось: ее унесло, оторвало сильным течением.

Мы долго стояли, не говоря ни слова. Мы знали, что в этом новом несчастии тоже замешана змеиная шкура. Да и что нам было говорить? Накликать еще горшую беду на себя? Лучше уж было покориться и молчать.

Мы стали совещаться, что нам делать, и решили, что благоразумнее всего спокойно плыть на плоту вниз по реке до тех пор, пока где-нибудь не раздобудем лодку.

Когда стемнело, мы бодро пустились в путь на нашем плоту.

Но сколько мы ни старались, нам нигде не представилось случая раздобыть лодку. Обыкновенно встречается по пути много плотов, где с удовольствием продадут лишнюю лодку, но на этот раз нам не повезло. А ночь становилась все темней и мрачней, нельзя было даже различить свою руку у себя перед носом, не только берега. Час был уже поздний, кругом стояла мертвая тишина — и вдруг вдали послышалось пыхтенье парохода. Мы зажгли фонарь, чтобы нас заметили. Шум колес и пыхтенье парохода слышались все ближе и ближе, но самый пароход мы увидели только тогда, когда он уже был в двух шагах и при этом шел прямо на нас. Большие пароходы не сворачивают иногда нарочно, чтобы показать свое уменье пройти вплотную мимо плота, не задев его, иногда же так и срежут колесом кусок плота или сломают весло, а рулевой выставит голову и хохочет, думая, что он совершил удивительно остроумный поступок. Мы были уверены, что теперь тоже рулевой хочет показать свое искусство, и спокойно ждали, что будет.

Чудовище, похожее на черную тучу, унизанную светляками, надвигалось прямо на нас и, повидимому, очень торопилось, и прежде чем мы успели опомниться, над нами засверкали широко раскрытые топки печей, словно огненные пасти, готовые нас поглотить. Послышались крики, проклятия, зазвонили звонки… Джим свалился по одну сторону плота, я по другую, и в тот же миг затрещали и захрустели бревна нашего разбитого пароходом плота.

Я нырнул, стараясь как можно ниже опуститься на дно, потому что надо мною должно было пройти тридцатифутовое колесо парохода, и я хотел дать ему как можно больше простора. Минуту я всегда мог оставаться под водой, но тут я пробыл добрых полторы минуты, затем вынырнул на поверхность — иначе задохся бы. Отфыркавшись и выпустив из ноздрей и ушей воду, я осмотрелся кругом: парохода и след простыл; во мраке ночи слышался только глухой шум машины да волновалась взбудораженная река. Разумеется, пароход поспешил удалиться, — что ему за дело до жалкого маленького плота!

Напрасно я десятки раз звал Джима, никто не откликался. Я ухватился за какую-то доску, плывшую мимо меня, и отдохнул минутку, высматривая в то же время, не покажется ли где Джим. Но ничего не было видно; может быть, он тоже поплыл к берегу. Течением относило меня в левую сторону, и я отдался течению, надеясь, что Джим поступил точно так же. После некоторых усилий я наконец благополучно выбрался на берег.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Новое знакомство. — Герцог. — Тяготы королевского сана.

Солнце стояло уже высоко, когда я проснулся на другое утро. Минуты две прошло, пока я пришел в себя и вспомнил приключения последней ночи. Я приподнялся и осмотрелся кругом, надеясь увидеть верное скуластое лицо старого Джима, но ничто не шевельнулось в высокой траве. Я крикнул один-два раза, но все было тихо попрежнему. Еле-еле поднялся я на ноги и с отчаянием в душе пошел берегом вниз по течению, зорко высматривая, не покажется ли где труп моего бедного негра. Я был страшно голоден. Желудок мой стал убедительно напоминать о себе; голод толкал меня внутрь страны, к населенным местам, но я не мог оставить Джима, не разузнав о его судьбе. Долго я бродил, не находя ни малейших следов. На большом пространстве передо мной расстилался лес, сбегавший одним краем прямо к реке.

«Если я дойду до того места, — подумал я, — и не найду Джима, значит змеиная шкура довершила свое дело: или он утонул, или на берегу попал в руки людей, принявших его за одного из пяти бежавших негров, и посажен под замок».

В таком мрачном настроении шел я все дальше к лесу. Берег в этом месте вдается в реку узким клином, так что можно сразу окинуть глазами большое пространство волной поверхности. Я остановился, и вдруг… что я вижу? Не Джима, нет, а часть нашего плота, старого милого плота, и даже большую часть, с шалашом наверху, разумеется довольно потрепанным, но все-таки уцелевшим. Тут я не знаю, что со мной было от радости! Я упал на колени и на четвереньках дополз до плота. Но, к моему крайнему изумлению, я увидел, что плот был не случайно выброшен на берег, а аккуратно привязан к дереву канатом. Я осторожно подкрался к навесу и заглянул в щель. Там в темном углу лежал какой-то человек. Он зашевелился, из-под лохмотьев показалась черная курчавая голова. Не помню даже, что тут было со мной: я, кажется, громко вскрикнул от радости, а потом заплакал, как ребенок. Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в объятиях Джима и лицо мое мокро от наших смешавшихся слез. Когда мы оба успокоились, я рассказал Джиму про все свои страхи и про отчаяние, овладевшее мною. Джим, в свою очередь, рассказал мне такую историю: