Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - [15]

Шрифт
Интервал

Лейтенант выпрямился. Я пытался успокоить стрелка:

— Ладно, старина, ну что тут поделаешь!

Но несчастье уже произошло: по воле злого рока часовым этой ночью оказался новичок, только сегодня утром прибывший в роту и совсем не знавший Рауля. Я видел, как он в горе опустился на землю, держась за винтовку, опершись прикладом об землю.

Но все эти излияния, все проявления чувств здесь, в непосредственной близости от врага, который, может быть, бродит в нескольких шагах! Лейтенант, скрепя сердце, собрался с силами, немедленно приказал часовому встать и стал допрашивать его прямо здесь, но часовой едва ли мог что-то ответить. Я понял, что мне следует вмешаться.

— Этот солдат ни в чем не виноват, господин лейтенант. Он из-за шума реки не мог слышать, как мы идем, к тому же, он стоял к нам спиной. Когда он заметил наше приближение, мы оказались перед ним, едва ли в десяти шагах. Он крикнул, чтобы мы остановились, затем окликнул нас во второй раз, а мы ничего не сказали…

— Он ответит за это, черт побери! — закричал лейтенант в отчаянии. — Это настоящий рок. Вы правы, стрелок поступил по уставу. Часовой не должен позволять приближаться к посту неизвестному, который отказывается отвечать на его предупреждения.

Затем он приказал перенести Рауля в соседний домик лесника. Там мы положили его на полу одной из комнат, голого, пятки сомкнуты по стойке «смирно». Керосиновая лампа горела у ног мертвеца, потому что мы с Валери собирались бодрствовать всю ночь. Лампа освещала ужасную рану, обезобразившую красивый лик Рауля. Это зрелище казалось мне настолько невыносимым, что я переставил лампу левее. Позже прибыл маленький врач, он ощупывал пальцами правый висок, пока за ухом не нашел точку, откуда можно было извлечь пулю. Потом вышел в соседнюю комнату и вернулся с тазиком и куском белой материи. Доктор осторожно, почти священнодействуя, обмыл рану, щеку, закрыл левый глаз, прикрыл правый глаз тонким батистовым платком и благоговейно поцеловал юного героя в лоб. Теперь глубокое спокойствие осветило лицо Рауля, и оно излучало какую-то сверхъестественную красоту.

Мне не хватило храбрости дотронуться до трупа; мы не раздевали его. Валери и без моих слов понял, что Рауля следует похоронить в его старом сером костюме, так же как солдата хоронят в его военной форме. Я даже не прикасался к его карманам: у него были свои секреты, и их тоже следовало похоронить вместе с ним. Правильно ли я поступил? Я не знаю. Правда в том, что этот выстрел сразил меня. Он разрушил мой дух инициативы, возможно, основательно рассеял, пусть частично, мою энергию, возможно, он и сегодня еще бередит мою душу… Эта бессонная ночь, слова, которые никогда не будут произнесены, самые ужасные воспоминания моей жизни.

Как поступить с оставшимися после него вещами? Оставить ли Валери «маузер» с семнадцатью зарубками на прикладе? Сохранить ли мне для матери Рауля трубку, которую он курил? Я ничего не знал. Но в его рюкзаке был блокнот, в котором он в двух экземплярах писал свои доклады отделу Разведывательной службы в М…куре. На самой последней странице, уже приклеенной к корешку, было несколько слов:

«5 октября

Неудачная охота.

Несчастный день.

Конец!»

Это слово «конец» оказалось последним, которое он написал.

На следующее утро, хоть я его и не звал, из С. приехал старый столяр, который сделал гроб из еловых веток. Мне так и не удалось заставить его взять деньги за работу. Потом я во главе патруля, предоставленного мне лейтенантом, отправился в нейтральную часть С., чтобы узнать у кюре, сможет ли он похоронить двух наших солдат. Вторым был стрелок, погибший ночью во время рекогносцировки. Этот кюре не был одним из наших эльзасских священников, французов в душе («и какая же подлая пуля его…?»). Он был немецким капуцином, родившимся в Германии. Священник ответил мне, что будет в нашем распоряжении во второй половине дня, и попросил ожидать его примерно в четыре часа у аванпостов на главной дороге.

Похороны состоялись тотчас же после его прихода. Несколько офицеров батальона спустились на церемонию с гор. Рота лейтенанта Принса выстроилась в почетном карауле.

Наступил вечер и под низким синевато-бледным небом, на фоне этого трагического пейзажа с печальными темно-зелеными елями, неподвижный ряд стрелков в темно-синей форме, черная сутана священника перед двумя свежевырытыми могилами и его жалостливые и неторопливые молитвы, печальный ветер поздней осени, круживший мертвые листья создавали на церемонии ощущение отчаянной скорби и безнадежной грусти. Лейтенант Принс произнес несколько слов, после чего первые куски земли и щебня гулко застучали по крышке гроба. Задние ряды солдат сдерживали стариков, женщин и детей, и я заметил слезы на их печальных лицах. В состоянии пустоты и оторопи я тщетно искал в моей памяти хоть какую-то молитву, но не вспомнил ничего. Моя душа была словно пригвождена к земле и, несмотря на все мои усилия, мне не удалось ничего, кроме как машинально повторять с утомлявшим и раздражавшим меня скорбным упрямством, в тысячный раз, языческий стих поэта Хосе-Мария де Эредия:


Рекомендуем почитать
Ковчег Беклемишева. Из личной судебной практики

Книга Владимира Арсентьева «Ковчег Беклемишева» — это автобиографическое описание следственной и судейской деятельности автора. Страшные смерти, жуткие портреты психопатов, их преступления. Тяжёлый быт и суровая природа… Автор — почётный судья — говорит о праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства и справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества.


Пугачев

Емельян Пугачев заставил говорить о себе не только всю Россию, но и Европу и даже Северную Америку. Одни называли его самозванцем, авантюристом, иностранным шпионом, душегубом и развратником, другие считали народным заступником и правдоискателем, признавали законным «амператором» Петром Федоровичем. Каким образом простой донской казак смог создать многотысячную армию, противостоявшую регулярным царским войскам и бравшую укрепленные города? Была ли возможна победа пугачевцев? Как они предполагали обустроить Россию? Какая судьба в этом случае ждала Екатерину II? Откуда на теле предводителя бунтовщиков появились загадочные «царские знаки»? Кандидат исторических наук Евгений Трефилов отвечает на эти вопросы, часто устами самих героев книги, на основе документов реконструируя речи одного из самых выдающихся бунтарей в отечественной истории, его соратников и врагов.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.


Счастливая ты, Таня!

Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.