«Приключения, Фантастика» 1996 № 04 - [12]

Погребальный костер был давно готов. Он был сложен на внутреннем дворе замка, на старых, потрескавшихся плитах. Бездымное, жаркое пламя, странно-яркое в синих сумерках, мигом слизнуло ссохшиеся останки, и тот, кто давно уже был мифом, окончательно стал им.

Расходились молча.

Как замысловато искривленный кусок дерева, бумерангом называемый, пропетляв немыслимо, возвращается к изначальному, так и они, когда была уже ночь, сходились на Буле. Мес вошел в зал и увидел уже прибывших первыми Модерату и Аугусто Ленту, все так же улыбающегося. Он кивнул им и занял свое место. Совет обещал быть горячим.

Он стал осматривать зал. Это было большое четырехугольное помещение, ярко освещенное и искрящееся. Стены желтые, с фантастическими изображениями сражающихся драконов: драконы красные, синие и черные. С потолка — люстра на бронзовой цепи. Три входа. Окон нет. Много мягких стульев с высокими спинками, увенчанными конусообразной шапкой. На полу — яркендские ковры.

Вошел Ховен, сел рядом с Месом. Кивнул. Не зря.

Вошли две женщины. Одна — черноволосая, с каким-то безумным взглядом черных глаз, с посохом-факелом в руке, с распущенными волосами и белым, гипсовым лицом. Движения ее были очень резкими. Ее звали Регана Цвингли. Вторая — изумительной красоты, с совершенно белыми волосами нимбом вокруг кирпично-красного лица. В ее лице, отдаленно напоминающем строгие и одновременно мягкие черты греческих статуй, в то же время было что-то мстительное и ядовитое — такой изгиб был у этого рта с пунцовыми губами, так смотрели темно-голубые глаза, словно вечный твердый лед вершин, недосягаемых для смертных. Звали ее Ирид Ириарте. Сели с одинаковыми кивками.

Вошел сонный вислоносый старикашка с подслеповатыми глазками — Трифон Малларме, — пробрел к своему месту, упал на стул, заснул.

Вошел веселый коротышка с лицом, покрытым лукавыми морщинками, и открытой улыбкой — Иоанн Лерке.

Вошел Пиль.

Вошел жирный до невообразимости, похожий на громадную масляную гору, и из сливочных холмов его щек торчал красный, как морковка, ноздреватый нос. Звался Либан Бакст. Кивнул, уселся, — и заскрипел под тяжестью несчастный стул.

Вошел мрачный усатый Баал Форкис с извечным трезубцем в руке, кивнул только спящему Малларме, сел.

Вошел крепкий верзила, красный и тупой, с похотливым взглядом и алым чувственным ртом — Джакомо Банокка.

Основной состав Буле был в сборе, но ждали остальных, не входящих в него. Вскоре выяснилось, что трое не придут, впрочем, как всегда.

Вошел Сутех вместе со страшнолицым, огромным, которого звали бен Кебес. Оба уселись рядом с Ховеном, слева от Меса.

Появились кубки с амброзией, которые были сразу же выпиты. Первоначальное напряжение спало. Пошел разговор.

— Живописное место.

— Давно я не пил эту жидкость. Вы заметили морщины?

— Да, место довольно красивое. Покойный был эстет.

— Морщины? Да вы прекрасно выглядите!

— Ах, смерть — это ужасно. Подумать только — Кобленц, великий Кобленц, и так вот позволил…

— Думаю, зал обставлен слишком претенциозно.

— Он не любил жизнь.

— Да, слишком претенциозно.

— Но у другой из железа душа и в груди беспощадной истинно медное сердце. Кого из людей она схватит, тех не отпустит назад. И богам она всем ненавистна.

— А нас все меньше.

— Как это верно сказано, подумать только — и богам… как там дальше? Да!

— Ведь сам ушел! Никто его об этом не просил. Не понимаю!

— Ненавистна! Да!

— Кончайте… глупости все это. Сам, не сам — вас не спросили.

— Кстати, вы видели этого… бен Кебеса? Вон он сидит. Какое чудовище! Ведь он тоже…

— Меня спрашивать не надо. Я сама все знаю.

— А кто не тоже? Все тоже.

— Да.

— Хе-хе, вы ведь их не любите? А?

— Главное — не Кебес. Главное — это то, что ушел Цезарь Кобленц. А следовательно, пришел Сутех. Вот что главное.

— А кто их любит? Ну, скажите, кто? Разве Ховен, негодяй. Я его ненавижу.

— А я знаю, что его изберут.

— Ненавидеть грешно.

— Голоса! Голоса! Мы не знаем, кто здесь за кого!

— Ах, опять моралии! Перестаньте, Малларме!

— Троих не хватает. Запомните это.

— Я сплю и вас не трогаю. На этом же основании прошу прекратить трогать и меня.

— …морские бездны ужасны. Но они будят чувства, а это совсем не так плохо, как кажется. Чувства — это ведь так… как бы это… словом, не знаю.

— А мы ведь разваливаемся. Вам не кажется?

— Не то, не то. Розовы, розовы были горы!

— Раньше была такая веселая поговорка: «Если кажется, перекрестись». Как вам? Ха-ха-ха!

— Видите ли, дорогая, их Пантеон — это нечто особенное. Да, конечно, они тоже были связаны с людьми, но — с людьми мертвыми. Примите во внимание это обстоятельство. Слишком много было богов, связанных с загробным культом. А это значит, что люди в них нуждались. А это, в свою очередь, означает, что люди там жили не столько в этом мире, сколько в том.

— Ой, вы такой бесстыдник, Банокка!

— И вот эти двое здесь. Это только первые ласточки, будьте уверены.

— Да что вы, мадам, это такой невинный анекдот.

— Что, вы думаете, будут и другие?

— Хорошо, а что тогда анекдот неприличный?

— Неизвестно, сколько вокруг таких же, как мы, бездомных, бесцельных, безверных…

— Ха-ха-ха! Ах, да прекратите же, Банокка!