Приключения Джона Девиса. Капитан Поль - [57]

– Откуда вы?

– Мы были на берегу, лейтенант, – отвечал я.

– С чьего позволения?

– Вы знаете, что я был с капитаном.

– Знаю, но все другие вернулись в десять часов, а вы нет.

– Мы вернулись в двенадцать часов, да нас не пустили.

– А разве кого-нибудь пускают на военный корабль в полночь?

– Я знаю, что обыкновенно в такое время не возвращаются, но есть обстоятельства, которые могут задержать против воли. Я был с капитаном, разлучился с ним случайно, и ему только обязан отчетом во всем. Кроме капитана, никто не может вмешиваться в это дело.

Борк с досадой заметил, что ему не удалось поддеть меня. Он отпустил офицеров и стал ходить один по палубе, поглядывая на меня злобным, хитрым и подозрительным взглядом.

Я много сносил от Борка, но не знаю, отчего эти взгляды до того меня взбесили, что я подошел к нему и решительно попросил его объяснить мне причину столь оскорбительного поведения. Слово за слово, у нас произошла страшная ссора. Борк до того разгорячился, что совершенно вышел из себя и назвал меня «дрянным мальчишкой, которого он, если бы был отцом моим, велел высечь розгами».

Что я в эту минуту почувствовал, я выразить не сумею. Вся моя кровь, которая за минуту перед тем прилила к сердцу, бросилась в голову.

Прибежав в каюту, я схватился обеими руками за волосы, кинулся ничком на пол и некоторое время оставался таким образом неподвижно, как бы уничтоженный, не подавая никаких признаков жизни, кроме какого-то хрипения, выходившего из глубины моей груди. Потом, не знаю через сколько времени, потому что в тогдашнем моем состоянии я его не замечал, я медленно поднялся и улыбнулся в свою очередь.

Мысль о мщении до такой степени меня целый день занимала, что я сделался больным, слег в постель, не дотрагивался до пищи, которую мне приносили, и всю ночь просидел на стуле. Между тем я казался спокойным, и матрос, который принес мне на другой день завтрак, конечно, не догадался, что во мне происходит. Чтобы не подать ему подозрения, я начал есть при нем и спросил, вернулся ли капитан. Матрос отвечал мне, что капитан приехал еще накануне, что мне и Джеймсу объявлен месячный арест за несвоевременное возвращение на судно, что презрительный отзыв обо мне, произнесенный лейтенантом, возбудил негодование у всех офицеров, и они, чтобы сколько можно отплатить ему, «наложили на него карантин». Это меня обрадовало как доказательство, что весь экипаж одинаково со мной смотрит на поступки Борка. И я еще больше утвердился в моем намерении.

Теперь я должен объяснить тем из моих читателей, которые незнакомы с английской морской жизнью, что значит наложить на кого-нибудь карантин.

Когда кто-нибудь из офицеров несправедливо обидит своего товарища или совершит неблагородный поступок, все прочие составляют из себя род совета и объявляют, что этот офицер будет столько-то времени в карантине. Но такое решение должно быть принято единогласно, потому что все до одного должны содействовать его исполнению.

Теперь вот в чем состоит наказание.

Как только офицер в карантине, он словно пария, прокаженный или зачумленный. Никто не подходит к нему, иначе как по делам службы, если он спрашивает, ему отвечают как можно короче, если он протягивает руку, ему не подают руки, если он предлагает сигару, никто не берет, если он идет на носовую часть, офицеры переходят на корму. За обедом никто ему ничего не подает, соседей его потчуют – его никогда, он должен или просить, чтобы ему подали, или сам взять. Жизнь на море и без того не слишком разнообразна, и потому подобное наказание настоящая мука, можно с ума сойти. Зато наказанный обыкновенно покоряется, исправляется. Тогда он сразу же снова становится человеком, добрым малым, и наслаждается всеми правами хорошего товарища, перестает быть исключением и подходит под общее правило. Но если он не покоряется, никто ни на минуту не нарушает определения, и, пока он упрямится, до тех пор продолжается карантин.

По характеру Борка легко было предвидеть, что он никогда не изменится. Притом эта мера и не производила большой перемены в обыкновенном его образе жизни. Он всегда был один, а теперь стал, если такое возможно, еще мрачнее и строже прежнего.

Что касается меня, то одиночество только укрепляло меня в моем намерении. Время от времени, при воспоминании об обиде, нанесенной мне лейтенантом, сердце мое сжималось и кровь поднималась в голову, бывали, однако же, и такие минуты, когда решимость моя ослабевала и я старался оправдать в собственных глазах его наглое, ненавистное поведение. Но однажды Патрик, принесший еду, сообщил мне по секрету, что Борк произнес на палубе перед офицерами новые оскорбления и угрозы в мой адрес, обещаясь, доколе он будет жив, гнать и унижать «этого дрянного мальчишку, Девиса». Дело конченное, нам с Борком нельзя было больше жить на одном судне. Мне оставалось выбрать одно из двух: или совсем оставить службу, или просить о переводе. Второе было бы безуспешнее, да и не повело бы ни к чему в случае успеха. Отомстить Борку я мог только на свободе, не на борту корабля.

Глава XVIII

Я сразу же начал готовиться. Я пересчитал свою казну: в ней было деньгами и векселями около пятисот фунтов стерлингов – больше чем достаточно, чтобы прожить без нужды два года, а два года в то время казались мне двумя веками. Я написал батюшке и матушке длинное письмо, в котором говорил им о своих чувствах и рассказал все, что случилось со мной с тех пор, как я поступил на «Трезубец». Письмо оканчивалось тем, что я решился вызвать Борка на дуэль.