Приключения Джона Девиса. Капитан Поль - [48]

Признаюсь, что с той минуты я погрузился в самые безрассудные мечты, и одно уже мое тело посещало достопримечательности турецкой столицы. Мы осматривали снаружи Софийскую церковь, превращенную в мечеть, в которую нынче пускают одних правоверных, ипподром, обелиск, цистерну, трех тщедушных чахоточных львов, которых содержат в сарае, да нескольких черных медведей и дрянного слона. Только серальские ворота, увешанные отрубленными головами и отрезанными ушами, привлекли на минуту мое внимание, и я возвратился на корабль, мечтая о приключениях, каких нет и в «Тысяче и одной ночи». Я сразу же побежал в свою каюту, запер дверь и принялся рассматривать свой перстень, думая, нет ли в нем какой надписи, которая показала бы мне, кому он принадлежит, но надежда моя оказалась тщетной: то было простое золотое кольцо с большим и прекрасным изумрудом, и мои розыски нисколько не вывели меня из недоумения, а только еще более воспламенили мои мечты.

Я вышел на палубу, чтобы полюбоваться последними лучами солнца, которое уже садилось за азиатскими горами и каждый вечер представляло нам самое великолепное зрелище. Весь экипаж вымылся и принарядился: матросы не забывали, подобно мне, что это воскресенье, и вели себя чинно, как обыкновенно английский народ в этот день. Одни спали на люках, другие читали, лежа на канатах, третьи прохаживались по палубе, как вдруг на берегу, около большого здания, раздались страшные крики, и все головы обратились в ту сторону. Какой-то турок, преследуемый яростной толпой, выбежал из ворот, бросился к берегу, вскочил в лодку, отвязал ее и отчалил с проворством и силой отчаяния. Сначала беглец, по-видимому, не знал, куда ему обратиться, но толпа тоже бросилась в лодки, стоявшие у берега, и погналась за ним. Он обратил обитый железом нос своей лодки к «Трезубцу» и, несмотря на то, что вахтенный в него прицелился, он схватился за трап, взбежал на палубу, бросился к шпилю и потом, став на колени, раздирая чалму свою и крестясь, произносил какие-то слова, которых никто из нас не понимал. В это время еврей, получив от лорда Байрона плату за свои труды, вышел с ним на палубу. Моисей объяснил нам, что этот человек, должно быть, сделал какое-нибудь преступление и, чтобы приобрести наше покровительство, говорит, что хочет сделаться христианином. В ту самую минуту с моря раздались ужасные крики и несколько голосов требовали, чтобы убийцу выдали. «Трезубец» был осажден пятьюдесятью или шестьюдесятью лодками, в которых было, по крайней мере, триста человек.

Не видев в жизни ничего подобного, невозможно вообразить его. Подобно восточным коням, которые ходят только шагом или в галоп, турки не знают середины между совершенной безмятежностью и ужаснейшей запальчивостью. В последнем случае они настоящие демоны: жесты их быстры, безумны и убийственны, как и гнев, который их волнует. Магомет запретил им вино, зато они пьянеют при виде крови, и, как только ее попробовали, они уже не люди, а дикие звери, на которых не действуют ни рассуждения, ни угрозы. Я не понимаю, каким образом наш толмач мог разобрать что-нибудь посреди этого потока речей, смешанных звуков, яростных восклицаний, которые поднимались к нам, как бурный вихрь. В этой сцене было что-то фантастическое, и дело принимало такой важный оборот, что все матросы без приказа вооружились, как будто готовясь защищать корабль от абордажа. Между тем нападающие, казалось, поостыли, когда это заметили, а Борк, который вышел на палубу, воспользовался этой минутой и приказал нашему еврею спросить, чего они хотят. Моисей показал знаками, что он желает говорить, но тут крики начались снова, сабли и кинжалы заблестели и поднялся шум еще сильнее прежнего.

– Возьмите его, бросьте в море, и дело с концом, – сказал Борк, указывая на беглеца, который, обнажив бритую свою голову, сверкая глазами, исполненными страха и гнева, уцепился за бизань-мачту и как будто прирос к ней.

– Кто смеет распоряжаться на моем корабле, когда я здесь? – послышался твердый голос, который, как обыкновенно в бурю или сражение, заглушил все прочие голоса.

Все обернулись. Капитан стоял на юте, господствуя над всей этой сценой. Никто не видел, как он туда поднялся. Борк замолчал и побледнел. Турки, видимо, тоже догадались по высокому росту, седым волосам и расшитому мундиру капитана, что это начальник христиан: все они обратились к нему и кричали в один голос.

Капитан спросил нашего еврея, как сказать по-турецки «Молчать!» и, взяв рупор, произнес турецкое слово с такой силой, что эти слова громом загрохотали над толпой. В ту же минуту как бы волшебством шум утих, сабли и кинжалы скрылись, весла остановились неподвижно. Моисей, став на люк, спросил, что сделал человек, которого они преследуют.

Все голоса хором закричали:

– Он убийца! Смерть за смерть!

Моисей показал знаками, что хочет говорить, и толпа снова умолкла.

– Кого он убил? Как он убил?

На одной лодке встал молодой турок.

– Я сын того, кого он убил, – сказал турок, – кровь, которая у него на кафтане, – кровь отца моего. Этой кровью клянусь, я вырву его сердце у него из груди и брошу на съедение собакам.