Приключения Джона Девиса. Капитан Поль - [40]

Мы шли с попутным ветром всю ночь и следующий день, и Борк во все время не выходил на палубу; вечером вахту сменили и, как обыкновенно, послали спать в тридцатишестифутовую батарею. Все мы, укачиваемые ионийскими волнами, с час уже спокойно спали в своих койках, как вдруг ядро просвистело в наших снастях и пробило малый стаксель, за ним последовало другое и пролетело сквозь парус бизань-мачты. Вахтенный, видно, заснул: мы сошлись с кораблем, который сразу же и прислал нам пару визитных билетов. Но что это было за судно – линейный корабль, фрегат, канонерская лодка, – этого, по темноте ночи, никто не знал. Когда я выскочил на палубу, третье ядро ударило в шпиль. Прежде всех попался мне Борк, он давал разные противоречащие приказания, это происшествие застигло лейтенанта врасплох, потому голос его не имел своей обыкновенной твердости, и мне во второй раз пришло в голову, что этот человек трус. Я еще больше утвердился в этом мнении, услышав на шканцах твердый, звучный голос капитана.

– Живо за работу! – кричал старый морской волк, у которого в подобных случаях являлась неожиданная твердость. – К ружью! По местам! Койки долой! Где сигнальный? Где все?

Тут началась суматоха, которой я не берусь и описывать, потом все пришло в порядок, и минут через десять все были на своих местах.

Между тем мы переменили положение и вышли из вида неприятеля, потом, когда все было готово, капитан велел спуститься. Через минуту мы увидели паруса, которые казались легкими белыми облаками: в ту же минуту судно опоясалось огнем и снасти наши затрещали, несколько обломков рей упало на палубу.

– Это бриг! – вскричал капитан. – Погоди, голубчик, попался ты нам! Смирно! Эй, на бриге! – продолжал он, крича в рупор. – Кто там? Мы «Трезубец», семидесятипушечный фрегат британского флота.

Через несколько секунд голос как будто какого-то морского духа прилетел по воздуху.

– А мы шлюп британского флота «Обезьяна».

– Вот тебе на! – сказал капитан.

– Вот тебе на! – повторил весь экипаж, и все расхохотались, потому что раненых никого не было.

Не прими капитан благоразумной предосторожности, мы принялись бы палить в своих, как они стреляли в нас, и, вероятно, только при абордаже узнали бы друг друга, потому что стали бы кричать на одном и том же языке.

Капитан шлюпа «Обезьяна» приехал к нам и извинился, садясь с нами за чайный стол. Между тем койки были снова спущены, сигналы исчезли, пушки возвратились на свои места, а часть экипажа, которая не была на вахте, спокойно отправилась продолжать прерванный сон.

Глава XIII

Через несколько дней мы пришли в Смирну, и, как только бросили якорь, наш консул прислал письмо. Он писал, что у одного знатного англичанина в Смирне есть предписание адмирала ко всем капитанам английских судов в Леванте перевезти его со свитой в Константинополь: об этом консул и сообщал нам на случай, если мы зайдем туда. Стенбау отвечал, что готов принять этого пассажира, но что тот должен поторопиться, потому что наш фрегат зашел в Смирну только для того, чтобы узнать, нет ли каких предписаний от правительства, и намерен в тот же вечер сняться с якоря.

Часа в четыре лодка отчалила от берега и гребла к «Трезубцу»: она везла нашего пассажира, двух его приятелей и слугу, албанца. В море малейшее происшествие возбуждает любопытство и служит разъяснением, поэтому немудрено, что весь экипаж высыпал на шканцы встречать своих гостей. Тот, кто вошел первый, как будто эта честь составляла его неотъемлемое право, был молодой человек лет двадцати пяти или шести, красавчик: лоб высокий, лицо надменное, волосы черные, вьющиеся, руки совершенно женские. Он был в красном мундире с каким-то шитьем и эполетами, в лосиных обтяжных панталонах и в сапогах; входя по трапу, он приказывал что-то своему слуге на новогреческом языке, на котором объяснялся очень свободно. С первой минуты, как его увидел, я не мог отвести от него глаз: мне казалось, что я где-то видел это замечательное лицо, но я никак не мог вспомнить, где именно, голос его тоже был мне знаком. Взойдя на палубу, пассажир поклонился офицерам и сказал, что ему очень приятно после годового отсутствия снова встретиться с соотечественниками. Борк отвечал на эту вежливость, по обыкновению своему, весьма холодно и по приказанию капитана отвел гостя в его каюту. Через некоторое время Стенбау вышел на ют, держа молодого человека в красном мундире за руку. Найдя тут всех офицеров, он подошел к нам и сказал:

– Господа, рекомендую вам лорда Джорджа Гордона Байрона и его приятелей, господ Гобгоза и Экенгеда. Уверен, что он будет пользоваться здесь вниманием, достойным его таланта и имени.

Мы поклонились. Я не ошибся: благородный поэт был именно тот молодой человек, который покинул колледж «Гарроу-на-Холме» в тот день, когда я вступил туда, и о котором я не раз слыхал – о нем говорили много странного и почти всегда судили по-разному.

Впрочем, в то время лорд Байрон был больше известен своими странностями, чем талантами: о нем рассказывали множество удивительных вещей, доказывавших, что он или гений, или сумасброд. Он хвастался, что у него было только двое друзей, Метью и Лонг, которые оба утонули. Несмотря на это, он страстно любил плавание, впрочем, большую часть времени проводил в том, что ездил верхом или фехтовал. Пиры его в Ньюстедском замке славились во всей Англии и сами по себе, и по обществу, которое он со своим медведем принимал. Оно состояло из жокеев, кулачных бойцов, лордов и поэтов. Все эти честные господа, одетые в погребальные платья, пили по целым ночам бордо и шампанское из человеческого черепа, превращенного в чашу. Что касается его стихов, то им издан был в то время только один том под названием «Часы досуга», но лучшие из произведений, помещенных в этой книге, хотя и замечательные по форме и прелести, совсем еще не предвещали блистательных чудес поэзии, которыми он наделил мир впоследствии. Журнал «Эдинбург Ревью» жестоко выбранил эту книгу, и критика одного шотландского педанта до того поразила благородного поэта, что один из его приятелей, войдя к нему в ту минуту, как он только дочитал ее, подумал, что бедный Байрон болен или что с ним случилось ужасное несчастие. Но он сразу же ободрился, решив отомстить за критику сатирой. Знаменитое его «Послание к шотландским критикам» появилось, и он утешился. Потом, совершив месть, подождав некоторое время, чтобы те, кого он жестоко оскорбил, потребовали от него удовлетворения, не дождавшись никого, наскучив всем, он выехал из Англии. Посетил Португалию, Испанию, Мальту, поссорился там с одним из офицеров главного штаба генерала Окса, вызвал его на дуэль, но тот приехал с извинениями, когда уже Байрон со своими секундантами ждал его на месте. Тогда лорд Байрон сел опять на корабль и через неделю прибыл в Албанию, простившись со старой Европой и с христианскими языками. Он проехал полтораста миль, чтобы познакомиться в Тепелене со знаменитым Али-пашой: тот должен был куда-то ехать, но, зная, что знатный англичанин намерен посетить его, приказал приготовить ему дворец, лошадей и оружие.