Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - [57]

– Швейк, – кричал Горжин, – не малюй черта на стене! В таком положении, как сейчас, я ещё ни разу не был. Если бы знать, как выйти из такого дурацкого положения…

– Это мне напоминает, Горжин, Франту Пеха, перевозчика из Радлиц, – не торопясь, с прохладцей припоминал Швейк. – Он был добрый человек и тоже хотел помогать народному просвещению. Некий доктор прочёл лекцию, в которой между прочим сказал: «Только упорным и тяжёлым трудом завоёвывается право на благосостояние». Лектор уверял, что на земле был бы рай, если бы все люди работали по-настоящему и если бы на свете все продумывалось основательно и до конца. И Франта Пех, для того чтобы усвоить это место лекции, заказал себе после неё два бокала вина и начал все продумывать основательно и до конца. «Я работаю мало, – говорит он, – но он, этот доктор, ничего не делает, а люди должны все работать». Так он подходит к Палацкому мосту, а там при входе стоят два лоботряса и протягивают руку за крейцером[8]. А он им и говорит: «И не стыдно вам: двое таких здоровых мужчин, а просите милостыню». А они ему: «Цыц!» и позвали полицейского. А в это время с другого берега в дело вмешиваются акцизные чиновники. Франта Пех на них тоже: «Лучше бы вам не бездельничать, а пойти и поработать. Все надо продумать». Они, конечно, тоже позвали полицейского. А Франта Пех говорит и ему: «А ну-ка, голубчик, покажи-ка, как ты работаешь? Что ты сегодня сделал для обогащения народа?» – «Ещё ничего! – перебил тот его. – Именем закона я вас арестую!» И отвёл его в комиссариат. Там Пех твердил одно и то же: «Я им советовал делать добрые дела. А разве это запрещено законами Австрии?»

Тем не менее его гоняли по всем судам, и в конце концов он получил три недели за оскорбление должностных лиц. Так вот видите, все великие дела начинаются с глупостей. Может быть, мы сейчас не были бы здесь, если бы государства вовремя обменялись нотами. Один от другого не хочет принять ноту, а мы – страдай!

Наконец через четырнадцать дней ростовская полиция выяснила, что в данном случае – недоразумение, что действительно вопрос идёт о меню, и послала об этом отношение коменданту города, запрашивая его, к каким результатам привёл допрос трех военнопленных по делу, переданному ему полицией. Это обстоятельство напомнило генералу о трех заключённых, которых он ещё не видал, поэтому он сейчас же приказал писарю привести их.

Через несколько минут вошёл писарь и заявил:

– Они здесь, ваше превосходительство!

– Приведи их сюда!

– Невозможно, ваше превосходительство, – робко сказал писарь, – грязь, насекомые. Напакостят здесь.

– Ничего, – кивнул генерал. И уже в открытые двери он сказал: – Гони их сюда!

Итак, три преступника в сопровождении такого же количества казаков с шашками наголо очутились лицом к лицу со своим судьёй. Писарь говорил правду. Четырнадцать дней они не брились, не мылись и выглядели ужасно. Рыжая борода Горжина закудрявилась, на лице Швейка торчали космы, на лице Марека блестели только глаза и зубы.

Генерал заглянул в бумагу, полученную им из полиции, откашлялся и сказал:

– По-русски говорите? Переводчика не надо?

– Нет, ваше высокоблагородие, – сказали они все сразу.

– Превосходительство! – поправил их писарь. Комендант оживился.

– Вас обвиняют в том, что вы в шпионских целях украли меню на здешнем вокзале, – начал он. – Правда ли это?

– Никак нет, – сказал Горжин, подталкивая локтем Марека, – мы случайно подняли карточку в коридоре. Мы только интересовались, что ест начальство в России. Ест ли оно гусей, кур, устриц, как у нас.

– А в Австрию вы не хотели послать эти сведения? У вас начальство хорошо кушает? – допытывался генерал.

– Да, да, у нас начальство хорошо кусает, – быстро сказал Швейк, не поняв вопроса генерала.

– И вино есть, и коньяк есть, и ликёры? – интересовался судья.

Горжин принялся перечислять вина, ликёры разных сортов. Генерал с удовольствием чмокал губами:

– Значит, все есть, все как у нас? И теперь, во время войны?

– И теперь есть, – засвидетельствовал Марек, заметив, что комендант обращается к нему.

После его ответа генерал нахмурился, сжал зубы и жалобно сказал:

– А у нас все запретили. Вино только за большие деньги можно купить, и то из-под полы. Ах, ужасная война. – И, обратившись к писарю, он сказал: – Они люди славные, ни в чем не провинились. Они интересовались только тем, что ест начальство. Пошли их выкупаться в баню. А потом передай их в городскую управу. Работу они себе найдут. Люди учёные и сами себя прокормят. Ну, до свиданья, ребята! Гоните их, молодцов, скорее в баню!

Писарь выдал отобранные у них вещи, казак о. вёл их в баню. Там их выбрили, подстригли, дали чистое бельё, и Швейк, принимая рубашку л сестры милосердия, не мог удержаться, чтобы её не ущипнуть:

– Ах, сестричка, какая красивая! Вы похожи на одну Маржку Покорную, что ходила с одним капралом в Риегровы сады.

В городской управе их принял от казака старый близорукий писарь, которому даже и очки видеть не помогали. Когда казак их втолкнул в дверь и всунул писарю в руки книжку, чтобы тот расписался в приёме трех штук переданных ему в исправном виде пленных, писарь заворчал: