Приключения Альберта Козлова - [21]

Петух выскакивал на улицу, куры забирались под кровать и выглядывали из-под деревянной кровати, как мыши из норы.

— А почему жизнь не удалась? — продолжала размышлять тетя Груня. — Хозяин виноват, он в ответе. Жили-то хорошо, как в урожайный год. Муж-то при начальстве… Доверили сельпо. Не то чтоб вор, да выпить любил. С тем бутылочку, с другим… Аккурат ревизия, хлоп — недостача! Старый дом продали, купили этот. Покрыли растрату. Да прокурор не признал, не захотел по-мирному.

Она вновь замолкла, что-то вспоминая, улыбалась, затем вздыхала глубоко и безутешно.

— Полтора года дали, — говорила она вроде бы самой себе. — На север увезли. Наколобродил чего-то, еще три добавили. Был муж, стал тюремщик. Я-то с двумя на руках. И ведь могла замуж выйти, за красавца, тракториста… Если Лешка уведет козу, тоже под суд пойдет, загудит за отцом по торной тропинке. На аблаката денет нет. Если бы были деньги, аблакат, может, и выгородил бы, да денег нет. Хоть бы забрали Леху побыстрее в армию! Клара Никитишна, похлопочите перед начальством, чтобы побыстрее Леху призвали. В армии из него человека сделают.

— На фронте могут и убить, — говорила тетя Клара.

— На то судьба. Ему все равно идтить на фронт. Лучше сложить голову на поле брани, чем в тюрьме захиреть.

Тетя Груня доставала чапельником из печи огромную черную сковороду с жареной картошкой, облитой яйцами.

— Прошу к столу! — приглашала она. — Зинка, перестань бросать хлеб курям, самим жрать нечего. Ешьте, гости дорогие, угощайтесь! Не обращайте на нее внимания. Она без понятия. Вы небось отличники, а моя учиться не хочет. Хотя бы ей ума вставили. Как ты учишься, меньшой, расскажи, — попросила хозяйка Рогдая.

По имени она звать брата отказалась, потому что, по ее понятиям, имя Рогдай звучало оскорбительно для городского человека — Рогдаем в колхозе называли племенного быка.

— Меньшой, расскажи, расскажи! Ты слушай, на ус мотай. Только бы на парней глазеть, думает, что не успеется.

Рогдай запускал деревянную ложку в сковородку, вылавливал желток и говорил:

— Главное в учебе — усидчивость.

— Правду говоришь! — кивала головой тетя Груня и давала пестом по затылку дочке. — Не чавкай, хоть тут-то поучись.

— Главное — внимание, — продолжал Рогдай.

— А как учеба? Какие отметки?

— Ничего, — уклонялся от прямого ответа Рогдай: он получил на лето работу по русскому.

Тетя Клара ела торопливо, запивала картошку водой.

— Спасибо! Я пошла.

Дома она бывала редко: ее взяли в разведотдел на подслушивание: слушала по радио, что в эфире делается на немецкой стороне. Дежурила чуть ли не сутками. Тогда еще не было магнитофонов, записывали на слух. На северной окраине Воронежа шли жестокие бои, бои шли в районе сельскохозяйственного института, Ботанического сада. Услышанное тетя Клара записывала на бумажку, а потом переводила и отдавала перевод в разведотдел. Ей повезло — до войны она работала стенографисткой, и теперь стенография ей пригодилась.

В штабе у нее были два напарника, они тоже знали немецкий язык, но они не могли равняться с тетей Кларой.

Начальник разведки говорил:

— Перевод давай точный! Одно слово упустишь — главное не узнаешь. Берите пример со Скобелевой — находка для штаба. Умница! По-стахановски службу несет.

Через месяц тете Кларе выдали военную форму и присвоили воинское звание — сержант. Но об этом я расскажу подробнее в следующих главах, потому что присвоение командирского звания дальней родственнице прославленного русского генерала Скобелева было связано с другими, не менее интересными событиями.

Прежде всего хочется рассказать об одном воскресенье.

В то воскресенье тетя Груня с утра не вышла на работу. Выходных дней летом в деревне сроду не было. Не было раньше, тем более теперь. Невыход на работу был своего рода событием. Предварительно тетя Груня вела тонкие переговоры с бригадиром, занудным стариком по кличке Кила, носила ему яйца и масло. Наконец он смилостивился и разрешил выйти в поле после обеда.

Спозаранок тетя Груня надавала подзатыльников Зинке, заставила дочь чистить хлев. Зинка оказалась непонятно сговорчивой, выполнила урок на совесть, потом куда-то умчалась. Рогдай тоже ушел. Дома остались я и тетя Груня.

Она мылась во дворе под рукомойником, оттирала медные руки и шею пемзой — мыло в деревне перевелось.

Я сидел на пороге дома. Мне все было безразлично, лишь одно чувство мучило, жгло — острая жалость к самому себе и к матери. Она снилась наяву, чудилась во всех встречных женщинах на улице. Сердце замирало: «Это идет мама! Она! Наконец-то она разыскала нас, теперь мы будем с ней и никогда больше не расстанемся». Женщина проходила мимо, чужая, озабоченная, молодая или старая. Я долго глядел ей вслед и глотал слезы…

Тетя Груня кончила мыться под рукомойником, обтерлась полотенцем с петухами, прошла в сенцы, распахнула тяжелый кованый сундук. Он напоминал несгораемый ящик в сберкассе. Ключ от сундука тетя Груня прятала в одном лишь ей известном месте. Это она так думала.

Ключ лежал на печке за трубой. Я видел, как его доставала Зинка.

Тетя Груня вынула из сундука атласное платье. Развернула, прикинула на фигуру. Платье полыхало, блестело; в таком наряде человека видно, как красное знамя, километров за пять.