Приключения, 1990 - [133]

И он коснулся острием шпаги пестрого жилета.

— Мистер Макиэн, — деловито сказал он, — свяжите его и заткните ему рот.

Антиквар так перепугался, что крикнуть не мог, но боролся храбро, пока Макиэн связывал его и затыкал ему рот.

— Через полчаса он высвободится, — сказал уроженец гор.

— Да, — отвечал уроженец равнины, — но один из нас будет уже мертв.

— Надеюсь, — откликнулся Макиэн.

— Идемте в сад, — сказал Тернбул, крутя рыжий ус. — Ах ты, какой вечер!

Макиэн молча взял шпагу и пошел в сад. Дуэлянты вонзили в землю клинки, вспыхнувшие белым светом, сняли пиджаки и жилеты и даже разулись. Пока Эван Макиэн произносил несколько фраз по-латыни, Тернбул демонстративно курил, но сразу отбросил сигарету, когда его противник замолк. Однако Макиэн не шевелился, глядя куда-то вдаль.

— Куда вы смотрите? — спросил Тернбул. — Вы видите там полицию?

— Я вижу Иерусалим, — отвечал Макиэн. — Я вижу щиты и знамена неверных. Простите. Сейчас начнем.

И он отсалютовал шпагой, а Тернбул насмешливо или нетерпеливо повторил его движение.

Клинки громко зазвенели, словно ударил колокол; и в то же мгновение оба шотландца поняли, что шпаги — как обнаженные стальные нервы. Обычно Макиэн казался рассеянным, но это не была апатия тех, кому все безразлично; это была отрешенность человека, которому на всем свете важно лишь одно. Именно потому рассеянность его сменилась такой живой яростью. Противник отбивал удары, но нападать не мог. Эван становился все легче, спокойней и проворней.

Тернбул был уже на грани гибели, как вдруг Макиэн остановился. Из благородства, а может, от удивления остановился и он.

— Что это? — хрипло спросил Макиэн.

Из темной лавки слышался странный звук, словно по полу тащили чемодан.

— Он разорвал одну веревку и ползет сюда, — отвечал Тернбул. — Скорее! Надо кончить, пока он не вынул кляп.

— Да, скорее! — крикнул Макиэн, и клинки скрестились снова; но тут раздался крик:

— Полиция! На помощь!

Эван не остановился бы, если бы не увидел, что редактор глядит куда-то поверх его плеча. Он обернулся; за аркой было темно, ибо в двери, ведущей на улицу, стояли люди.

— Надо бежать, — сказал Тернбул. — Делайте, как я.

Он схватил одежду и башмаки, лежавшие на траве, взял в зубы шпагу и перелетел через изгородь. Через три секунды его необутые ноги ощутили камни мостовой. Макиэн прыгнул за ним, тоже в носках, держа в зубах шпагу, в руке — одежду.

Они очутились в пустом переулке, но улица была близко, и по ней двигался сплошной поток кебов и машин.

Именно в эту минуту один кеб проезжал прямо перед ними. Тернбул свистнул, как уличный мальчишка; Эван услышал голос за стеной.

Кеб свернул в переулок. Однако вид возможных пассажиров охладил профессиональное рвение кебмена.

— Поговорите с ним, — шепнул Тернбул, отступая в тень ограды.

— Нам нужно на вокзал Сент-Панкрас, — сказал Макиэн с явственным шотландским акцентом. — Да побыстрей!

— Простите, сэр, — проговорил кебмен. — Можно спросить, что это с вами, сэр? Откуда вы взялись?

Голос за стеной произнес тем временем:

— Поддержите меня, я взгляну.

— Друг, — сказал Макиэн, — если тебе очень нужно знать, откуда я взялся, так и быть, знай: из Шотландии. Из Северной, заметь. Открой-ка дверцу.

Кебмен засмеялся. Голос за стеной говорил:

— Вот так, вот сюда, мистер Прайс.

Из тени ограды вылез одетый Тернбул и решительно полез сзади на верхушку кеба.

Макиэн ни в малой мере не понимал, чего он хочет, но послушание, унаследованное от воинов, подсказало ему, что вмешиваться не надо.

— Дверцу открой, — повторил он с торжественностью пьяного. — На поезд спешим, понятно?

Над оградой показался шлем. Кебмен его не видел, но подозрения его еще не рассеялись.

— Прошу прощения, сэр... — снова начал он, когда Тернбул, словно кошка, прыгнул на него сзади и осторожно спустил его на мостовую.

— Дайте мне его шляпу, — звонко сказал он. — Берите мою шпагу, садитесь в кеб.

Сердитое красное лицо показалось над оградой. Кебмен приподнялся. Тернбул стегнул лошадь, и кеб помчался по улице.

Он промчался по семи улицам и четырем площадям, и только у Мэйда-вейл возница заглянул внутрь и вежливо позвал:

— Мистер Макиэн!

— Да, мистер Тернбул, — откликнулся тот.

— Надеюсь, — сказал редактор, — вы понимаете, что мы нарушили закон и за нами гонятся. Я немного изучил ваш характер, но все же спрошу для порядка: остается ли в силе наш вызов?

— Остается, — сказал Макиэн. — Пока мы едем, я смотрю на улицы, на дома, на храмы. Сперва я удивлялся, почему всюду так пусто. Потом я понял: из-за нас. Мы — самые важные люди во всей стране, может быть — во всей Европе. Нынешняя цивилизация — сон. Мы с вами реальны.

— Я не очень люблю притчи в этом духе, — сказал Тернбул, — но в вашей есть смысл. Мы  д о л ж н ы  решить этот спор, ибо мы знаем, что оба мы реальны. Мы должны убить друг друга — или обратить. Я думал, что христиане — ханжи, и, честно говоря, терпел их. Я вижу, что вы искренни, — и душа моя возмутилась. Вы тоже, смею предположить, думали, что атеисты — просто циники, и терпели их, но меня вы терпеть не можете, как и я — вас. Да, на плохих людей не рассердишься. Но когда хороший человек ошибается, вытерпеть это невозможно. Об этом стоит подумать.