Приключения 1989 - [149]

А теперь…

Сергей уронил голову, бессильно опустились плечи.

Все эти годы смерть стояла в изголовье. И на этот раз задула свечу, что ж, он смирился — нельзя же всё время мимо и мимо.

А вот уплывает пушнина. Это тебе не гибель какого-то безвестного комвзвода. Тому же Сосвату могут как следует намылить шею, что уполномочил такого кадра. Мало ли, что тот прошел долгий путь и взводом командовал не хуже других, благодарность от Главкома имеет. Но одно дело, когда человек в массе и над ним командиры, а вокруг товарищи, которые не дадут в случае чего оступиться, и совсем другое, когда перед ним поставлена самостоятельная задача.

Сосват, в свою очередь, если только представить, что встреча могла состояться, непременно пригласил бы на проработку. А Сергей знает, каково это, даром, что Иван Ильич вроде человек понимающий и добрый. Стишки пописывает. Это ведь он в приказ об открытии действий экспедиционного отряда вставил насчет полярных граней Республики. Дескать, к весне нынешнего года мы донесем наш красный флаг до полярных граней Республики. Даже сердце щемило, до того это звучало красиво и величественно. Не просто дойти туда-то, тогда-то, таким-то образом провести бой, как пишутся обычно диспозиции командиров. Но — «донести наш красный флаг…».

«Ну и дает политрук, — восхищенно качали головой бойцы. — Это ж надо придумать… Башковитый…»

И любовно поглядывали на Сосвата.

Но куда только девалась его возвышенная душа, когда надо было проработать недопонимавшего политическую обстановку или просто провинившегося на почве быта бойца или командира. Тут Сосват тебя смешает с прахом, а потом из праха же возродит. И ты, возрожденный, уже ни в чем не сомневаешься, и тебе становится известно, как жить дальше.

IV

Да, его, например, Сосват так пробрал, что он считал за честь, что оставляют уполномоченным в диком стойбище на берегу океана.

Дело было так. Воркунов ни сном ни духом не знал о том, что его решено оставить.

Командир отряда Чернов проводил совещание с командирами взводов, говорили о том, кому на этом перегоне идти впереди, проминать дорогу, вести разведку. Кто отряжается на помощь квартирьерам. Словом, обсуждались естественные, будничные дела отряда, шедшего по следам белых на Север.

В углу яранги, отгороженном оленьими шкурами, из всех щелей дуло. Наваливался шквальный ветер, и политрук то и дело укрывал в ладонях плошку с трепетным язычком пламени. Вмиг становилось темно. Люди примолкали. Им, непривычным к Северу, становилось не по себе.

— Если вопросов нет, совещание объявляю закрытым, — проговорил Чернов. Взводные добавлять ничего не собирались. Там, в других ярангах, поспел ужин, и надо было заправиться да отоспаться в тепле, а то опять неизвестно сколько жить в снегах.

— Постойте, — поднял руку Сосват. — Минуточку внимания.

— Да что там, — зашумели взводные. — Свою задачу знаем и выполним. Даешь полярные грани Республики!

— Да нет, задержитесь. — Он сердито посмотрел на Чернова, который забыл предоставить ему слово.

Делать нечего. Опять задымили самокрутки.

Сосват бегло обрисовал положение на северо-востоке, где столько лет царило безвластье. Временное правительство, колчаковщина, правительство братьев Меркуловых, генерала Дитерикса, хозяйничанье американцев, японцев, всяких белых недобитков. Каждый старался урвать побольше.

Но теперь с этим покончено. Советская власть окончательно и бесповоротно утвердилась на всей территории Советской России. Больше никто не будет хищнически эксплуатировать малые народы. И пусть уполномоченный терпеливо объясняет местным жителям, в чём суть Советской власти, перетягивает на свою сторону охотников. Они, обобранные и торговцами и белыми, ещё боятся всяких пришлых, потому и не верят, что красные принесли новую жизнь.

Воркунов слушал политрука вполуха. Но когда тот сказал, что решено оставить в стойбище его, он вскочил, яростно затоптал окурок и шагнул к политруку:

— Вы что это придумали? Вы идете добивать белых, а я, значит, лежи-полеживай!

— Боюсь, не улежишь, припекать начнет, — усмехнулся Сосват.

— Всё равно не согласен. Оставляйте кого постарше да послабей здоровьем.

Политрук поднялся. Худой, со следами обморожений на щеках. Скривившись, потому что резким движением разбередил незажившую рану, он словно не заметил взводного, проговорил простуженно, обращаясь к другим командирам:

— Значит, так, товарищи… Тут один отказывается выполнять решение нашей партячейки. Считает, что Советскую власть за него другие должны утверждать… — Сосват усмехнулся. — Что ж, пускай тогда не мешается под ногами, а убирается из отряда, нанимает собачью упряжку и уезжает назад.

Сергей отшатнулся от стола:

— Да я же в бой прошусь…

— Тихо, — оборвал его Сосват. — Мы лишаем тебя слова. — И вновь, будто его здесь не было, обратился к другим взводным: — Так вот, знайте, товарищи, мы потому и держимся, потому и не могут нас одолеть интервенты и беляки всех мастей, что нас спаяла в железных рядах железная дисциплина партии. — Вот и теперь, говоря о железной дисциплине, он метал в самую душу тяжелые слова о том, что они, большевики, лишь тогда выстоят, когда не будет ненужной болтовни, а каждый на своём месте станет выполнять своё, большое или малое, но необходимое дело, которое ему поручает партия. — Это не мои слова, а Ленина. И жизнь убедила в их правоте. Голодная, разутая и раздетая Республика выстояла и победила. Вышвырнула за пределы своих границ всякую нечисть, которая хотела выбить из нас дух, раздавить нас, но вы знаете, чем это кончилось. Вы сами стояли на причале во Владивостоке, когда уходили последние пароходы с японцами, американцами и белыми недобитками. И осталось совсем немного, чтобы покончить с белыми, ушедшими на Север. И мы сделаем это. Но сразу же нужно строить и новую жизнь. И для этого мы сейчас отряжаем тех, в кого верим. И неужели мы ошиблись? — Сосват смерил взводного взглядом. — Ну кто хочет высказаться?