Приключения, 1985 - [89]

Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее техническое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, неженат, несудим… Среднего роста, выглядит старше своих лет, полный, лицо обрюзгшее. Что Марочникова в нем нашла?

Одет дорого, но безвкусно. Старается держаться солидно, но ему это не совсем удается — нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету.

Мы беседуем почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию.

Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени несколько известных в городе людей, дав понять, что он с ними на короткой ноге.

И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на собеседника, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сказал.

— Все шло нормально, послушали музыку — последние записи, выпили. У меня хороший бар — «Камю», «Бордо»… Ире стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу — Маринка кричит. Сбегаю в «кают-компанию», — Золотов испуганно выпучил глаза, — она в истерике, а Федор — на полу. Вначале подумал, что это он спьяну, гляжу — в сердце кортик…

Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб.

— Это же надо… В моем доме… Ну скажите, мне это надо? — Он искательно посмотрел на меня, ожидая сочувствия и одобрения.

Но сочувствия не последовало, и он, сокрушенно разведя руками, продолжил:

— Тогда я позвонил… Конечно, неприятно — милиция, понятые, одним словом, скандал, но что поделаешь…

— Почему вы сказали, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик?

— Так я ж когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала мне, что это она его…

— За что же?

— Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли… А вам она разве не объясняла?

В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу.

— Что вы можете сказать о своих гостях? — Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил.

— Люди как люди. — Он сделал неопределенный жест.

— Подробней, пожалуйста.

— Да я их знаю мало. Разве что Марочникову… — Я понял, что Ирина проинформировала своего друга, о чем мы с ней говорили. — Маринка ее подружка, но встречался я с ней раз пять, и все больше в компаниях. Перебросимся словами, потанцуем — и все… С Петренко тоже шапочное знакомство…

— Как же вы собрались под одной крышей — четыре малознакомых человека?

— Да так как-то… От скуки. И потом знаете, как бывает: я — с Ирой, она позвала подругу, а та привела своего парня… Так сказать, четверо в одной лодке… Мне не жалко, дача большая, места всем хватит, думал, компанией веселей будет. — Золотов опять печально улыбнулся, приглашая к ответной понимающей улыбке. — А вышло вон как…

Попрощался он важно, с достоинством.

Итак, факт убийства налицо, есть труп, и есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории. Путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…

Кортик был устаревшего образца и напоминал сужающийся к концам католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукоятки, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.

Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка — парусники, якорь, перевитый канатом, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки — долы — не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукоятки, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как настенное украшение, произведение искусства, а не оружие…

На клинке не осталось криминальных следов, благородная сталь отталкивает жидкость, и она скатывается каплями, но если присмотреться, в углублениях рисунка увидишь бурые разводы…

Странно, что на ножнах и рукоятке не обнаружены отпечатки пальцев: не протирала же их Вершикова после убийства! Очень странно.