Приключения, 1977 - [23]

— Да ладно уж, кончай быстрее! Чего душу бередишь…

— Кончаю. А вот когда пришли англичане и подняли на «Воле» свой флаг, Потылица не выдержал. «Хватит, — сказал он. — Пошли к своим». Было так?

— Да было же…

— А ты говорил! «Нет, еще посмотрю, что дальше будет». Верно?

— Да, верно…

— А вот недавно стоял Потылица на сигнальном мостике, смотрел на дредноут и с такой горечью промолвил: «А может, на нем и сейчас мой дружок Коля Уюк служит и ведет сейчас по мне огонь…» Где сейчас Васька?

— Тебе не приходилось французскую канонерку «Ла Скарп» видеть?

— Ну как же! Все время вертелась тут. Только за последнее время что-то ее не видно.

— В мае она хотела мимо Очаковской крепости к Николаеву прорваться, да получила шестидюймовый снаряд в борт с плавучей батареи «Защитник трудящихся». А сигнальщиком на этой батарее был, да, наверное, и сейчас там находится, красный военмор Василий Потылица.

— Очаковская крепость… «Защитник трудящихся»… Красный военмор… Обожди, обожди… Ты кто?

— Ну да, с той стороны.

— Не может быть!

— Это почему же?

— Так ведь с той стороны идти сюда — это верная смерть!

— Как видишь, пока еще жив. Хотя, конечно, опасность есть. Да вот достаточно тебе сейчас доложить о нашем разговоре кондуктору Жежоре, боцману Шопле или самому штабс-капитану Циглеру фон Шаффгаузену-Шенбергу-Эк-Шауфусу, как меня сразу же отправят на крейсер «Корнилов», а то и здесь шлепнут.

— Ну, меня можешь не опасаться. Но обожди, обожди, как же так? Ты что, всем рассказал, что ли, что сюда идешь?

— Нет, только кому положено.

— А как же Васька об этом узнал? — в голосе Уюка снова послышалось недоверие.

— А он и не знал.

— Но ты же сам сказал, что он обо мне говорил.

— Говорил, что ты хороший дружок, а вот остался на корабле. А я тоже имел счастье быть с Василием в дружеских отношениях, так почему же мне тот разговор не запомнить? А фамилия Уюк не часто встречается…

— Это точно…

— Ну вот видишь!..

— Так… прибыл врагам революции служить?

— Нет, чтобы помешать обстрелу Очакова.

— Да… Как же там ребята?

— Держатся.

— Трудно?

— А ты как думаешь?

— Думаю, трудно. Ведь у вас таких орудий нет.

— Вот я и хочу сделать, чтобы и ваши не стреляли.

— Нелегко это… Нелегко. Может, у тебя план есть?

— Ну, прежде надо найти хороших, верных товарищей.

— Люди-то найдутся. А дальше?

— Испортить башенные механизмы.

— Не пойдет народ на это. В третьей башне в обмотку электромоторов позабивали гвозди, так из команды каждого пятого расстреляли, а остальных — на передовую. Они, брат, шутить не любят.

— Другое можно придумать. Только ты меня сведи с надежными людьми, а там видно будет…

— Хорошо, посмотрю… Но ты пока ни во что не вмешивайся, служи как положено. Человек ты новый, за тобой наверняка следить будут, и здесь есть кому это делать. Я пока сам всем займусь, а потом скажу тебе, что к чему… Ну, пошли наверх, а то как бы разыскивать не стали.

И действительно, только Бакай появился на палубе, навстречу ему из-за кормового командного пункта выплыл Жежора.

— Где это ты, земляк, пропадал?

«Черт тебе в аду земляк, а не я», — подумал Федор, но ответил:

— Понимаете, Георгий Григорьевич, корабль давно не ремонтировался, башня осела, ну и начали бимсы за пиллерсы цепляться, абгалдырь чуть ли не совсем стерся, а абуконь того и гляди рассыплется.[5] Это же при стрельбе знаете, что может быть? Вот ходил в подбашенное отделение, приводил в порядок. Пришлось бензель[6] в ход пустить…

— А-а! — глубокомысленно протянул Жежора. — Ну, это надо…

Федор хотел еще чего-нибудь нагородить Жежоре из морской чепухи, да побоялся, как бы не переиграть, а только добавил:

— Устал я, аж плечи болят. Пойду отдыхать…

А в кубрике сказал Савве:

— Ну вот, и у меня телохранитель завелся. Ни на шаг Жежора не отходит…

И спросил:

— А что это Шопля все время со спутником?

— Боится… Есть за ним грешок. Когда англичане возвратили белым корабль, ему вспомнили увлечение анархизмом. Ну и чтобы доказать свою благонадежность, пожертовал двумя своими друзьями. Один попал на «Корнилов», а оттуда сам знаешь. А о другом так ничего и не известно. Телохранителя он себе выбрал по вкусу: помесь слона с куропаткой…

— Как?

— Ум куропатки, сила слоновья. И где он такого выкопал?

— Ты, между прочим, можешь с ним познакомиться. Он в николаевской каторжной тюрьме палачом был. Возможно, это он на шею твоему отцу петлю накинул…

— Как?! — и Савва даже привстал с постели.

— А вот так…

— Нет, это ты точно?

— Своими глазами его там видел. Когда твоего отца?

— В тринадцатом.

— Тогда он.

Савва откинулся навзничь и почти всю ночь не сомкнул глаз, и трудно сказать, о чем он думал. Все время над семьей Хренов висело какое-то несчастье. Детство его было омрачено непомерной нуждой, стремлением отца выбиться в «хозяева» да еще воспоминаниями о гибели деда, осужденного на пожизненную каторгу. В юности — гибель отца. Да и самому пришлось немало горя хлебнуть. В общем, жизнь его так мыкала, что он просто перестал сопротивляться судьбе, плыл по течению и только в самой глубине души ожидал — вот-вот с ним случится что-то хорошее.

Но чем дальше, тем шло хуже. Искали и находили свое место в жизни его бывшие друзья, а вокруг него смыкался круг людей, которых он при всем желании не уважал, да и не мог уважать. Ну, Николай Уюк не в счет, он на корабле остался не потому, что ему тут нравится, у него свое дело, о котором Савва лишь догадывался. Но этот слизняк Растрепин, готовый лизать что хочешь и без мыла влезть куда хочешь, лишь бы начальство им было довольно. Бывший полицейский Жора Обжора, боцман Шопля, предавший своих друзей ради собственного благополучия, контрразведчик с длиннейшей немецкой фамилией, которую Савва никак не может запомнить, о котором поговаривают, что он свою невесту отправил на тот свет, лишь бы заполучить ее драгоценности. И наконец, палач Полозюк, самый настоящий палач, который, наверное, и его отца повесил… Букет!