Приключения, 1977 - [147]

Жаров настаивал на этом. Но Межерицкий попросил повременить. Заметное улучшение общего состояния больного могло пойти насмарку.

11

Тришкина сидела в Зорянске, и наши деликатные уговоры ехать в Чирчик и дожидаться там ни к чему не привели.

В конце концов я спросил Межерицкого, когда можно будет организовать встречу ее с братом. Он обещал подумать. Попросил для этого несколько дней. И вдруг позвонил:

— Захар, ваша свидетельница из Узбекистана еще здесь?

— Не знаю. Надо позвонить Жарову.

— Позвони…

— А что? — спросил я, почуяв недоброе.

— Тут нянечка сказала мне, какая-то женщина интересовалась нашим пайщиком…

— Когда?

— Позавчера.

— Хорошо. Спасибо за информацию.

Я тут же позвонил следователю. Он сказал, что Тришкина не объявлялась уже несколько дней. Я попросил наведаться к старикам, у которых она жила.

Через полтора часа Жаров приехал сам. Растерянный и удрученный.

— Съехала, — сказал он. — Говорят, будто в Прибалтику.

— Ну хороши мы! Боялись, что беда случится в Доме творчества, а она случилась в нашем собственном доме. — Я был огорчен до того, что заговорил каламбурами.

Межерицкий тоже был удручен.

— Не хочу говорить о том, кто виноват в утечке информации… Главное теперь — смягчить удар, — прокомментировал он случившееся. — Если уж Тришкина с ним встретится, хорошо бы организовать так, чтобы особого урона не было ни той, ни другой стороне. Я заказал междугородную, жду с минуты на минуту.

— А если они уж? встретились? — задал я вопрос.

— Результат я тебе сообщу после разговора. Как тебе нравится эта спокойная, рассудительная, вежливая женщина?

— Я бы не хотел быть на ее месте…

Через четверть часа я снова услышал в трубке голос главврача.

— Вчера Тришкина пыталась с ним увидеться. Ей не разрешили. Конечно, вежливо, культурно, как это делается только в Прибалтике… Знаешь, я уже ругаю себя…

— За что?

— Пусть бы они уже встретились, но так, как бы этого хотелось нам.

— После драки… Да, она не сказала, где остановилась?

— Нет. Это не ваша фирма…

— Может быть, на всякий пожарный случай она и сообщила.

— Не сообщила. И деталь, по-вашему, факт: после отказа искала его в парке сама. Что будем делать?

— Подождем до завтра.

Мы дождались завтра. С утра все было спокойно. Мы даже вздохнули с некоторым облегчением. И напрасно. Около полудня позвонил Межерицкий.

— Захар, дело дрянь. Пайщик сбежал.

— Как?!

— Очень просто. К завтраку он не вышел. В комнате нет ни его, ни его вещей. Впрочем, какие вещи, маленький чемодан. Помнишь, с которым я обычно езжу на рыбалку… Зубная щетка, паста, моя старая электробритва, новые домашние туфли с баланса больницы… А позвонили так поздно, потому что связи не было.

— Как ты думаешь, куда он может податься?

— Не знаю. Слишком тщательное приготовление…

— Не замешана ли сестрица… То есть Тришкина.

— В каком-то смысле, по-моему, да.

— Он может быть буйным, агрессивным?

— Исключено.

— А что-нибудь с собой сделать?

— Вполне возможно.

— Вот дьявол, проворонили…

— Теперь, наверное, дело за вами.

— Да. Я сейчас же позвоню Жарову. А он ужинал вчера?

— Ужинал. Но это ничего не значит. Ужин у них рано.

— Значит, он мог уйти еще вчера…

— В этом вся соль.

— Денег у него немного, — рассуждал я вслух. — Не хватит на обратный билет.

— Если он догадается, а почему бы и нет, догадался же он уйти, то продаст меховую шапку. Мою, между прочим, Она не очень новая, но можно лететь на эти деньги хоть на юг… Попробуй купи такую в магазине. Ондатра…

— Его везли поездом… — думал я вслух.

— Проторенная дорожка?

— Да.

— Это хорошо для животных, а люди любят познать новое. И слава богу… И еще, Петрович, не хочу вмешиваться в ваши дела, но почему коллега Жарова проворонил нашего пайщика?

— Ничего пока сказать не могу.

…Жаров позвонил мне, прежде чем я набрал номер его телефона. Он сообщил мне то же, что и Межерицкий. Сведения были получены следователем от «композитора», внедренного в Дом творчества по линии МВД.

Надо же было случиться, что именно сегодня утром он впервые покинул на несколько часов подопечного из-за сильной зубной боли. В Доме творчества, естественно, стоматологического кабинета не было. Разумеется, вся местная милиция была уже поднята на ноги.

Жаров неотступно сидел у телефона, ожидая сообщений.

В три часа меня разыскала по телефону секретарша в суде и взволнованно спросила:

— Захар Петрович, вы не можете срочно приехать в прокуратуру?

— Что, звонил Жаров?

— Нет. Вас очень хочет видеть странный посетитель. Старичок… Говорит, что он убил двух людей.

— Он в своем уме?

— По-моему, да…

— Хорошо, еду. На всякий случай не спускайте с него глаз.

— Разумеется…

Когда я вошел в приемную, со стула поднялся… Белоцерковец-Комаров. Тут же в уголке стоял чемоданчик Межерицкого, на вешалке — его пальто и ондатровая шапка.

Это было как сон.

— Проходите, — механически предложил я и открыл дверь в свой кабинет. Он покорно вошел. Я разделся, все еще не веря своим глазам, сел за стол. — Присаживайтесь.

Он устало опустился на стул.

Я сразу подумал: надо сообщить в милицию и Межерицкому. Вызвал секретаршу и отдал записку: «Сообщите Жарову и Межерицкому, что ОН у меня».

А старик болезненно потер виски, провел по лысому черепу рукой, словно ему было трудно подыскать слово, однако четко, хоть и шепеляво, произнес: