Приключения 1972-1973 - [19]

Мы поднялись, направились к выходу, и тут курбаши спросил вслед:

– Как, говоришь, звали жену твою, милиционер?

– Ортик, Ортикбуш…

– Да, Ортикбуш. Ты нашел ее?

– Нет. След теряется в Шагози.

– Будет на то воля аллаха – найдешь ее, милиционер.

Мы вышли наружу. Вечерело. У шатров зажжены были уже несколько костров, летели искры, вокруг плясали, что‑то пели, но из‑за пьяных выкриков я не мог разобрать слов. В общем, каждый на этой свадьбе веселился как мог.

Повинуясь слову Худайберды, нас усадили на огненно‑красный ковер, расстелили перед нами достархан, принесли горячие лепешки, сушеные фрукты, блюдо с мясом. Увидев посыпанные душистыми семенами лепешки, услышав восхитительный аромат мяса, я почувствовал такой голод, что все страхи и сомнения унеслись, как искры от костра, и главное, о чем я заботился, – как бы не наброситься волком на предложенные яства и не нарушить приличий.

Джура сидел рядом со мной, был печален и даже не смотрел на достархан. Я не понимал его и не мог тогда понять:, мы сидим среди басмачей как почетные гости – вряд ли Джура мог предполагать, что нас ожидает такая удача, – так чего ж тут печалиться? Кушать надо! Не часто мы с ним видели перед собой такое богатое угощение.

Если б я тогда мог догадаться, что же мучает Джуру, я хоть как‑то поддержал бы его и не вел бы себя как мальчишка: продолжал уплетать за обе щеки, даже бузы выпил. Не знай я наверное, что гостим мы на свадьбе‑Худайберды, подумал бы я, что сидим мы с Джурой среди бродячих артистов. Вокруг веселились, кричали, немного поодаль человек семь‑восемь сидели кружком, а один в середине – мне показалось, уйгур – задушевно пел. Я пригляделся – совсем молоденький парнишка, прижал к груди дутар, глаза закрыты, весь в игре, в песне…

Но удивили и привлекли меня не мастерская игра и пение, а слова песни, смысл ее. Кругом кипело свадебное веселье, а в песне басмача не было ни игривости, ни радости, ни мечты, разливала она боль человека, потерявшего надежду на счастье, горькая была песня.

Когда веселье чуть поутихло, начали раздавать плов, и нам с Джурой принесли слова Худайберды – курбаши звал нас угощаться в кругу приближенных. Помню, что удивили меня стоявшие в ряд огромные расписные китайские блюда, и я подумал еще: где они их взяли, как доставили в глухие горы – уму непостижимо…

Плов был приготовлен искусно. Мы брали его горстью, проводили рукой, уминая, чтоб взятое не рассыпалось, по жирному краю блюда и несли ко рту.

– Говори, милиционер, что могу сделать для тебя? – сказал Худайберды, вытирая после плова руки.

Джура попытался изобразить улыбку.

– Ничего мне не нужно. Прожил двадцать лет на чужбине, стосковался по родной земле, по узбекской свадьбе – вот и захотел посмотреть. Этот, молодой, тоже напросился. – Джура глянул на меня: – Ну что, нравится тебе здесь?

– Лучше не бывает!

– Э‑э, малый, не видел ты настоящей свадьбы, – покачал головой курбаши и тут же похвастался, и я понял, что он тоже пил бузу: – Вот прогоним гяуров, той закачу на всю землю святую, весь мусульманский род удивлю! Приезжайте тогда, гостями будете.

– А уверены вы, бек, уверены, что прогоните? – спросил Джура, и я напрягся весь, ожидая ответа курбаши.

– А ты сам что скажешь, милиционер?

– Я? – Джура будто бы задумался. – Я?.. Вот если бы нам еще пять‑шесть таких смелых и мудрых, как вы, бек…

– Правильно говоришь, – согласно кивнул Худайберды. – Таких, как я, мало, да и те, что были, погибли уже… Эх, да что уж, – он решительно махнул рукой, как бы пресекая неуместную на свадьбе беседу. – Не будем нынче об этом… Моя свадьба сегодня, девушка красивая ждет меня. В горах тоже жена нужна… Как ты говоришь, милиция, твою жену звали? Ортикбуш, да?

– Так, – подтвердил Джура.

Худайберды задумался.

– Мою мать тоже звали Ортикбуш. Почти не помню ее, но знаю: когда было мне два года, Намаз выкрал нас, Махкамбай выкупил и женился на моей матери. Но она умерла в том же году…

– У нее на руке на левом мизинце нарост был, с фасольку всего… – продолжал Джура, будто и не слышал слов курбаши.

– А ты откуда знаешь? – быстро спросил Худайберды, и я почувствовал его тревогу. В глазах у него больше не было тумана, смотрел напряженно.

– Я рассказываю вам, бек, о своей жене, – глядя ему в лицо, говорил Джура. – У Аппанбая не было жены по имени Ортик.

Глаза Худайберды горели как у волка, сам побледнел, но не шевелился. Странно смотрел он на Джуру. Потом отвел взгляд и улыбнулся одними губами:

– Думаю, отец не отчитывался перед тобой… – Поднялся, распорядился властно: – Домулла, пора, приступайте к обряду!

Толпа джигитов проводила курбаши к красному шатру под паранджами, где ждала его невеста.

– Едем, – шепнул мне Джура.

Увидев, что мы собрались в путь, нам принесли наше оружие. Опять четыре басмача проводили нас до перевала и там передали другим.

– Сердце мое чуть не разорвалось, боялся за вас, – так встретил нас в Шагози Шадман‑охотник. – Ну что, согласился?

– Поживем – увидим, – ответил Джура.

Мы двинулись дальше, и до самого Алмалыка Джура ехал молча, казалось, не видя дороги, уронив руки на луку седла. Я знал, что мучило его, но помочь или хотя бы посоветовать что‑то путное казалось мне невозможным.