Приключения, 1966 - [16]

— И вы, несмотря на скорость, заметили, что номера нет?

— Там, у будки, светил фонарь на столбе. Я обратил внимание — нет номера. Это меня несколько удивило. Я даже собирался заявить в милицию — может, угнал?

— Как выглядел этот человек?

— Козырек кепки закрывал лицо, я не рассмотрел. Мне показалось, он нагнул голову, проезжая мимо меня.

— А марку машины вы можете назвать?

— ИЖ, по-моему.

— А вы не можете вспомнить поточнее, когда это было?

— Без двадцати час я подошел к будочке. Это я помню. Через две минуты, не больше, проехал мотоциклист. Если вы найдете его, то сможете узнать, он должен был видеть меня…

— Ну что ж, спасибо вам за помощь, Евгений Петрович, — благодарит Кемеровский.

Сащенко в безрукавке, надев тяжелые охотничьи сапоги, провожает нас к «газику», продолжая оставаться все тем же радушным хозяином.

— Я пробуду здесь еще с недельку. Если понадоблюсь, прошу…

«Газик» снова трясется по ухабам. Кеша Турханов меланхолично сосет свою коротенькую трубочку.

— Этому Сащенко можно доверять, кажется, — говорит Комаровский. — Инженер, «почтовый ящик». Если он действительно впервые в Колодине… Это нетрудно проверить. Такое преступление мог совершить лишь человек, хорошо знающий город, Осеева.

Все это верно. Но час от часу не легче. С каждым нашим открытием дело только запутывается. Мотоциклист без номера! Зачем бы Сащенко стал придумывать такую деталь?

10

Жаркова я приглашаю в гостиницу. Мне не хочется разговаривать с ним в горотделе, в голом и неуютном кабинете Комаровского.

Жарков, развалясь в кресле, насмешливо поглядывает на меня. Я нервничаю, чиркаю на бумаге какие-то идиотские закорючки. Он, конечно, знает о ночной поездке Лены в Лихое и, кажется, намерен своим поведением подчеркнуть, что наша беседа вызвана не только служебной необходимостью, но и личными счетами. Если бы на моем месте был Николай Семенович!

— Итак, Шабашников отправился за водкой, а вы оставались в его доме. Долго, не помните?

— Минут пятнадцать.

Он длинной струей выпускает дым так, что облачко заволакивает мое лицо. «Будь терпелив», — говорю я себе.

— Купив щенка, вы вернулись домой?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, вы были дома весь вечер и всю ночь?

— Вечером я выезжал к знакомым. Ночью был дома.

— Выезжали? На чем?

— На мотоцикле, разумеется, — усмехается Жарков. — Трамвай в Колодине еще не пустили.

Что ж, сторожиха продмага, заметившая отъезд Жаркова, права: он действительно выводил свой ИЖ.

— Вам не трудно сказать, во сколько вы вернулись домой?

— Двенадцати еще не было.

До убийства Осеева, отмечаю я. Так ли это? Знает ли он, что в одиннадцать на улице был выключен свет?

— Вы уверены, что до двенадцати? Смотрели на часы?

— Ну, знаете ли! — возмущается Жарков. — Уж не подозреваете ли вы меня в чем-либо? Часов кстати, я не ношу. К чему такая дотошность?

— Мы работаем, — как можно более спокойно и доброжелательно отвечаю я. — Нам приходится беседовать не только с вами. Каждый точный ответ — это помощь в нашей работе. Зачем же сердиться? Не понимаю.

— Ну хорошо, — соглашается Жарков. — Я говорю «до двенадцати», потому что, когда приехал, включил приемник, а потом услышал, как били куранты.

— У вас какой приемник?

Жарков смеется, показывая два ряда безупречных зубов. «Ну и вопросы задает этот мальчишка из угрозыска!» — читаю я в его прищуренных глазах. Он слишком самоуверен, чтобы вовремя принять меры защиты.

— «Сакта». Радиола. Второй класс, кажется. Это важно?

— Важно. Извините, но я задам еще один вопрос. Как долго вы слушали радиолу «Сакта» после двенадцати?

— Ну, часа полтора, наверно.

Удивительная выдержка у этого рекордсмена. Права наука физиономистика, уверяя, что тяжелые подбородки свидетельствуют о незаурядной воле и хладнокровии. Таким подбородком орехи колоть.

Я быстро заполняю протокол.

— Прочитайте ваши показания и подпишите.

Жарков внимательно читает. Ставит лихую закорючку.

— У вас неплохой слог. Все?

— Нет. Я бы хотел знать, как вы могли пользоваться сетевым приемником, если с одиннадцати до четырех в ночь с восьмого на девятое августа у вас на улице был выключен свет?

Улыбка сходит с лица Жаркова. Допущенную ошибку уже не исправить.

— «На пушку» берете?

— С одиннадцати до четырех весь квартал был отключен, на электростанции устраняли аварию. Зачем вы говорите неправду, путаете меня? Вспомните все же, где вы находились той ночью?

Он выплевывает намокшую сигарету.

— Хорошо. Я действительно не был ночью дома. Но отвечать больше не собираюсь. Если считаете, что я виноват в чем-то, докажите. А я вовсе не обязан обосновывать собственную невиновность. Правильно я понимаю закон?

Он правильно понимает закон.

— Плохо, что вы не хотите помочь нам. Даже не знаю, как это расценить…

— Как хотите. Вам я не отвечу.

Жарков с ударением произносит «вам». К нему возвращается былая самоуверенность, и усмешка снова трогает углы большого, красивого рта. Во мне медленно, колючим ежастым клубком растет раздражение. Провожу кончиком языка по нёбу. Говорят, успокаивает.

— Очень жаль, — говорю я.

Пожалуй, не стоит настаивать и продолжать этот «разведдопрос». Пусть Жарков успокоится, а мы посмотрим, как он будет вести себя дальше.