Приключение пляжное и любовное - [5]

- Что ты говоришь, неужели коллективы так безнравственны? Уведи меня куда-нибудь...

Я чувствовал, как голова моя идет кругом, когда она надевала выгоревшую на солнце полосатую сорочку с трогательными выточками и пуговками на воротнике, точно я перехожу по камням горный поток - "НАЙЭГРА", прочел я на флажке, приподнятом соском.

В баре при национальном парке было пусто и прохладно, отсутствовали пицца и воздушные пирожки, по радио играл румынский оркестр.

- Я равнодушна знаете к чему - ко спасению окружающей среды, - заявила Натали, указывая соломинкою на "иссиня-бордовое" облако фабричного дыма, нависшее на другом берегу. - Дамы, беспощадные к собственной коже, не могут искренне любить живую природу.

Безупречная голубизна сегодняшнего неба превращала нас в персонажей из мелодрамы, отснятой, видимо, в Испании Франко - надежнейшей из диктатур.

Но точно сгусток крови в аквариуме облако смога рассасывалось, опускаясь все ниже и ниже, и вот уже тень окутала скамью под двумя акациями, на которой я часто сижу в сентябре и слушаю дробное постукивание темных семян в стручках при порывах еще теплого ветра. Их особенно много на верхушках, и если их, разломив медного цвета стручок, высыпать на ладонь, они блестят. "Всякому случалось быть влюбленным в кого-то, и что-то подсказывает моему сердцу, что мой "некто" - это Вы...". Я почти шепотом напевал эти слова, глядя на легкий румянец, покрывавший её щеки...

Мелодрама в моей памяти ожила, не вытеснив воспоминания о дне смерти Элвиса, но просвечивая точно палимпсест. Немое зрелище, ибо ценилась в кино только музыка - никто не запоминал диалогов, также сквозил анилиновый декорум сквозь Элвиса - я отчетливо различал огромную радиолу в плотницкой квартире Слезы и пение, пение, как просвечивает сквозь холстинковое полотно тело Натали.

- Добрый день, это я, Бланка, - напомнила Натали. - Вы о чем задумались? Забыли свои приключения 16-го августа?

Я вышел на тонкий, как будто из картона, балкон с рюмкою перцовой в руке. На мгновение взгляд замешкался на лице, отразившемся в стекле балконной двери - раскрасневшемся, с испуганно-недовольными глазами. Дождь, едва накрапывавший днем, превратился в подлинный ливень. Гремел гром, и частые молнии своими вспышками озаряли причудливое шествие на проспекте, свидетелем которого оказался я. Цирковые кони ступали шагом, сверкая мокрыми боками. На наездниках были надеты дождевики. Фургоны, покрытые яркими фамилиями и плоскими фигурами арлекинов, тяжело поворачивали колеса, катили по блестящему асфальту. Мне вдруг почудилось, что я все еще в телефонной будке, и единственным правдивым событием этого дня является дождь. Словом, я протрезвел.

- Моя бабушка уморительно могла пересказывать разные нэповские анекдоты про котят в цилиндре. Я охотно жертвовала вечеринками старшеклассников ради её историй.

Я стоял на балконе, точно как на свернутом ковре у окна, и тщетно пытаешься глядя на асфальт, нанести на него узор ковра... Молния осветила и мою перцовую - на площади было пусто. Я повернул голову и увидел на шкапе с потускневшею полировкою и похожими на коконы пыльными фужерами стакан для салфеток, а оттуда выглядывал циркуль, надетый на карандаш. Мои руки были обнажены - рубашка осталась в соседней комнате, я вообразил как розовеет она, наброшенная на абажур, как розовым цветом наливается, готовая скатиться, капля пота на лбу верного Слезы... Кровь сочилась даже не из всех букв, то место, где я прокалывал точку над "i" вспухло. Как мне хотелось, чтобы ливень обернулся "ведьминой кровью" - женская фигура без лица, съезжающая по перилам, точно мчащаяся на помеле, и догадка во взоре при словах "кровь", и песок из фильмографии Руди Валентино.

Мы выбрались из такси в тот безрадостный час, когда рестораны покидало хмельное общество, хорошие господа ловили машины. Можно было видеть луну в клочьях облаков, стремительно разгоняемых ветром.

В девице, поставившей голенастую ногу на гранитный осколок с фамилией какого-то хирурга, чтобы застегнуть хитрый ремешок туфельки, я признал знакомую Нину Нитце. Смелыми шагами я приблизился к ней и трагическим шепотом сообщил ей о смерти... Потом показал ей свое траурное увечье. Девица Нитце не поняла в чем дело и долго щелкала то и дело гаснувшим на ветру "ронсоном", похоже, заржавленным. Наконец ей удалось разглядеть надпись на моей изуродованной руке: "Девицу тебе следует завести, Гершон, девицу, Гари, и танцевать с нею боп, тексас-хоп, эль-атусси, или как ты мне пел: филли дог, бэби, ду зе филли дог - у тебя получается, не бзди..." (Милый юноша, я вынуждена прервать Вас! Какая досада - похоже, я забыла на пляже свои часы, те самые - с пустым циферблатом, надо бежать)... Я огляделся вокруг, как будто "девица" скрывается где-то рядом, но увидел лишь удаляющиеся гусиным шагом - брызги во все стороны, Слезу и Азизяна. Они маршировали мимо безразличных бражников, время от времени разрезая влажный воздух ночи гитлеровским салютом. Я поднес к губам рюмку, но она оказалась пустой --опустело и плетеное кресло напротив. Моя очаровательная слушательница исчезла. И - Боже! Я словно очнулся от гипнотического сна, и смысл слов о забытых часах ошеломил меня. Едва избежав неразборчивого бампера продуктовой машины, я, что есть мочи, пустился бежать к пляжу...