Приключение Гекльберри Финна - [56]

Ну вот, весь этот день король усердно трудился, прилаживая занавес, прибираясь на сцене и расставляя свечи вдоль ее края — это называется рампа; а к ночи в зал мигом набились мужчины. Когда ни одного свободного места в нем не осталось, герцог перестал продавать билеты и прошел от двери зала за кулисы, а после вышел на сцену, встал перед занавесом и произнес короткую речь, расхвалив в пух и прах трагедию, самую, дескать, душераздирающую из всех, когда-либо сочиненных, ну и так далее, — сначала он распространялся о трагедии, а потом об Эдмунде Кине Старшем, которому предстоит сыграть в ней самую главную роль, и, как следует разогрев публику, поднял занавес, и на сцену сразу же выскочил, гарцуя на четвереньках, король — совершенно голый; и весь он был размалеван похожими на обручи полосками самых разных цветов — ни дать, ни взять радуга. И… нет, обо всем остальном я рассказывать не буду — чушь полная, но дико смешная. Зрители помирали от хохота, а когда король ускакал за кулисы, взревели, захлопали в ладоши, затопали ногами, заулюлюкали и не успокоились, пока он не вернулся и не проделал все еще раз, а там и еще. Ну, должен вам сказать, увидев штуки, которые выделывал старый идиот, и корова покатилась бы со смеху.

Затем герцог опускает занавес, кланяется залу и говорит, что великая трагедия будет исполнена еще только два раза, поскольку театр ожидает срочный лондонский ангажемент и все места в Друри-Лейн уже распроданы; а после отвешивает еще один поклон и говорит сидящим в зале людям, что, если ему удалось сегодня развлечь их этим поучительным зрелищем, он будет глубоко благодарен тем из них, кто расскажет о спектакле своим знакомым и посоветует им также прийти на него.

Человек двадцать немедля взревели:

— Что, уже конец? И это все?

Герцог отвечает — да, все. Минута была самая опасная. Публика завопила: «Жулье!» и повскакала на ноги, собираясь разгромить сцену и побить трагиков. Но тут крепкий, приятной наружности мужчина вспрыгнул на скамью и закричал:

— Минутку! Одно только слово, джентльмены!

Зрители остановились, чтобы выслушать его.

— Нас надули — и здорово надули. Но мы же, я так понимаю, не хотим обратиться в посмешище всего города и только и слышать до конца наших дней разговоры о том, какие мы дураки. Нет. Мы лучше вот как сделаем: спокойненько разойдемся, и станем расхваливать этот спектакль и сами надуем остальных жителей города! И тогда все мы будем сидеть в одной калоше. Разве это не разумное предложение? («Ну конечно! Судья прав!» — закричали зрители.) Стало быть, договорились — никому ни о каком надувательстве ни слова. Расходимся по домам и советуем всем посмотреть эту трагедию.

Назавтра в городке только и разговоров было, что о нашем прекрасном спектакле. К вечеру зал опять оказался набит битком, — ну, мы и эту толпу облапошили точно таким же манером. Потом мы с королем и герцогом вернулись на плот, поужинали; а где-то около полуночи они велели нам с Джимом выйти на середину реки, проплыть мимо городка, пристать мили на две ниже него и укрыть плот.

На третий вечер в зале опять яблоку негде было упасть, однако на сей раз новичков в нем не наблюдалось, зрители были те же, что в прошлые вечера. Я стоял с герцогом у двери и видел, что у каждого входящего мужчины либо карманы оттопыриваются, либо под одеждой что-то припрятано, — и отнюдь не парфюмерия, даже и рядом с ней не лежало. По моим прикидкам, мимо меня пронесли примерно с бочонок тухлых яиц, гнилой капусты и прочего в этом роде; и если я что-нибудь понимаю в дохлых кошках, а я понимаю, поверьте, их в зале набралось шестьдесят четыре штуки. Я зашел туда на минутку — больше все едино не выдержал бы, уж больно смачные запахи там стояли. Ну так вот, когда публики набилось в зал под завязку, герцог дал одному малому четвертак, попросил его постоять минутку у двери, и мы пошли к входу на сцену, впереди герцог, а за ним я; и, едва мы свернули за угол и оказались в темноте, он говорит:

— Теперь быстро топай отсюда, а как отойдешь подальше, беги к плоту — да так, точно за тобой черти гонятся.

Я так и сделал, и он тоже. На плот мы запрыгнули одновременно, и меньше чем через пару секунд он уже скользил по воде, темной и тихой, к середине реки, и никто на нем не произносил ни слова. Ну, думаю, достанется королю от нашей публики на орехи, ан нет, ничего подобного — в скором времени он выполз из шалаша и спрашивает:

— Ну что, герцог, сколько мы нынче золотишка намыли?

Он в городок и вовсе в тот день не заглядывал.

Огня мы не зажигали, пока не отошли от городка миль на десять, а там уж зажгли, и поужинали, и герцог с королем бока надрывали, рассуждая о том, как они обвели этих людей вокруг пальца. Герцог говорит:

— Сосунки зеленые, остолопы! Я же знал, что первые зрители будут помалкивать, пока мы не надуем всех в городишке, и что в третий вечер они попытаются устроить нам западню, решив, будто настала их очередь повеселиться. Ну так она и впрямь настала, и я даже заплатил бы за то, чтобы посмотреть, как они ею распорядятся. Как используют эту возможность. Пикник, наверное, устроят — провизии-то они с собой много притащили.