Приключение Гекльберри Финна - [41]

Примерно через час после обеда все уже спали — кто в кресле, кто по своим комнатам, — и стало мне совсем скучно. Бак и его пес растянулись в траве на угреве и тоже дрыхли. Я поднялся к нашей комнате, думал, может, и мне соснуть удастся. И вижу, милая мисс София стоит у своей двери, которая как раз рядом с нашей. Завела она меня к себе, дверь притворила тихо-тихо и спросила, хорошо ли я к ней отношусь, а я говорю — хорошо; тогда она спрашивает, не могу ли я оказать ей услугу, но только никому об этом не рассказывая, и я говорю — могу. Тут она сказала, что забыла в церкви свое Писание — на скамье, между двумя другими книгами, — так не могу ли я потихонечку выбраться из дому, сбегать туда и принести ей это Писание, но чтобы никто о том не проведал. Я говорю — конечно. Выскользнул я из дома на дорогу, добежал до церкви, а в ней никого — ну, разве пара свиней: двери же не запираются, а свиньи любят поваляться летом на дощатом полу, потому что он прохладный. Вы, может, и сами замечали, что большинство людей приходит в церковь, только когда от этого отвертеться не удается; а вот свиньи — совсем другой коленкор.

Ну я и говорю себе, что-то тут неправильно; с чего бы это девушке так волноваться из-за Писания? Тряхнул я его, и из книги выпал клочок бумаги, а на нем карандашом написано: «в половине третьего». Перерыл я все Писание, но ничего больше не нашел. Что все это значит, я не понял и потому засунул клочок бумаги обратно в книгу, а когда возвратился в дом и поднялся наверх, мисс София опять стояла у двери. Затащила она меня в комнату, закрыла дверь, и стала рыться в Писании, нашла ту бумажку, а едва прочитала написанное на ней, сразу так обрадовалась: я и ахнуть не успел, как она обхватила меня руками, стиснула что было мочи и сказала, что я лучший мальчик на свете, но только никому ничего говорить не должен. На минуту она здорово раскраснелась, глаза горят, хорошенькая стала, просто жуть. Очень меня это удивило и я, отдышавшись, спросил, что было написано на той бумажке, а она спрашивает, прочитал ли я ее, я отвечаю — нет, а она опять спрашивает, умею ли я читать по писанному, я говорю: «Нет, только если буквы печатные», — и тогда она сказала, что этой бумажкой просто-напросто было заложено в книге нужное ей место, а мне лучше пойти поиграть.

Я направился к реке, обдумывая это происшествие, и довольно скоро заметил, что за мной увязался мой негр. И когда дом скрылся из виду, негр пару секунд поозирался по сторонам, а после бегом нагнал меня и говорит:

— Марса Джош, пойдемте со мной на болото, я вам целую кучу водяных гадюк покажу.

Странное, думаю, дело — он и вчера то же самое предлагал. А ведь должен же понимать, что мало на свете людей, готовых тащиться бог знает куда, чтобы на гадюк полюбоваться. Что же тогда у него на уме? Я и говорю:

— Ладно, пойдем.

Прошел я за ним примерно половину мили, потом он поворотил прямо в болото, и мы пробрели по лодыжки в воде еще с полмили. И выбрались на маленький, плоский сухой островок, весь заросший деревьями, кустами и диким виноградом, и тут негр говорит:

— Ступайте направо, марса Джош, несколько шагов пройдете, там они и есть. А я их уже вот сколько навидался, глаза б мои на них не смотрели.

И сразу пошел назад и скоро скрылся за деревьями. Я направился в ту сторону, вышел на отгороженную отовсюду плетьми дикого винограда полянку размером со спальню, а на ней человек лежит и спит — и господи-боже, это был мой старина Джим!

Я разбудил его, думал, он здорово удивится, увидев меня, ан нет. Он чуть не расплакался от радости, но не удивился. Сказал, что в ту ночь плыл за мной, слышал, как я его звал, но не отвечал, потому как боялся, что кто-нибудь вытащит его из воды и снова в рабство продаст. А потом говорит:

— Я тогда зашибся малость, быстро плыть не мог, ну и под конец сильно отстал от тебя, а когда ты на берег вылез, решил, что по земле-то я тебя и без крику нагоню, но, как увидел тот дом, притормозил. Чего они тебе говорили, я не слышал, слишком далеко стоял, да и собак боялся, ну а когда все стихло, понял, что тебя в дом впустили, и ушел в лес, дня дожидаться. А рано поутру, натыкаются на меня несколько негров, которые в поле идут, берут с собой и показывают вот это место, в котором человека никакая собака не сыщет, — вода же кругом, — а после каждую ночь притаскивают мне чего-нибудь поесть да рассказывают, как ты там управляешься.

— Чего ж ты раньше-то не попросил моего Джека, чтобы он меня сюда привел, а, Джим?

— Да что толку было беспокоить тебя, Гек, пока у нас и не было ничего, и сделать мы ничего не могли? Теперь-то другое дело. Я тут прикупал, когда случай подворачивался, кастрюльки да сковородки, а ночами плот починял…

— Какой еще плот, Джим?

— А наш старый плот.

— Ты что, хочешь сказать, что его не разбило вдребезги?

— Нет, Гек, не разбило. Потрепало, конечно, сильно — конец один оторвало, но, в общем, остался он цел, только пожитки наши все как есть потонули. Кабы мы не унырнули так глубоко, да ночь не была такая темная, да мы с тобой так сильно не перепугались, да не были такими олухами, мы бы наш плот сразу заметили. Но, может, оно и к лучшему, потому что теперь он снова целехонек, лучше нового стал, и вещичек у нас новых прибавилось, взамен потерянных.