Приказано - спасти... - [7]

И поэтому людям все же удавалось перебраться через быстрое течение реки, и, выждав паузу между проезжающими патрулями - рывком пересечь дорогу, чтобы раствориться в темноте болотистого леса.

А Семен думал о другом: "Эх, Женька, Женька! Вот и опять нам не довелось свидеться. Чудом вернулся на семьдесят лет назад - и разминулся на несколько часов. Что же судьба так нам положила? Или так уж было заведено? Не переиграть, не изменить... И снова придется пройти войну, чтобы войти в знакомый двор и увидеть Женькину мать...

Да, пройти войну... Это не поле перейти. Это снова четыре года боев. Четыре года... Тяжелая тоска накатила на сознание Семена. Все снова - бои и дороги.

Дороги отступления, ведущие на восток, когда каждый шаг дается тяжелее, чем предыдущий. Ведь за твоей спиной остается на растерзание врагу твоя земля. С неба пикируют чужие самолеты, и вся твоя защита от вражеского железа - пропотевшая гимнастерка, да три патрона в магазине винтовки.

Дороги наступления, когда раскисшая грязь одинаково затягивает и колеса и ноги, но все равно нужно идти вперед, ибо Победа - там впереди, на западе. Когда рядом падает боец в такой же серой шинели, но нельзя остановиться - только вперед!

И придется снова увидеть гибель своих друзей. Войны без потерь не бывает. Вражеские танки, прущие на два последних орудия батареи. Пробитый щит пушки, раздавленный танком лафет и брызги крови на наглазнике панорамы уцелевшей "дивизионки". Старшина очень хорошо помнил, как смазанные красные точки в окуляре прицела ложились отметками ненависти на силуэты чужих танков.

Свои ранения. Да, теперь в его памяти опыт бойца-победителя. Но от ран и смерти на войне не застрахован никто. А если повезло, и не убило - то госпиталь. Тесные палаты пропитанные запахом карболки и боли. Боли чужой и своей. Зажатый в зубах край одеяла, чтобы не стонать в темноте ночной палаты. Ведь у тех, кто рядом - раны еще тяжелее.

А потом новый полк. ИПТАП и скрещенные стволы на нарукавном ромбике. Лица незнакомых бойцов в строю взвода, которые через несколько дней станут родными. И снова будет сжимать сердце боль, при взгляде на куцый строй, вышедшей из боев батареи. Все это предстоит пережить, чтобы настала та весна, которую так ждали все...

"Что же теперь? Идти повторять свой тогдашний путь? Вроде тогда он с товарищами просидел в кустах на берегу реки всю ночь, так и не решившись на переход. Потом был еще день и еще ночь и снова день. И только когда по уже этому берегу реки пошли эсэсовские патрули, красноармейцы переплыли реку и ушли в болота, удачно перескочив через дорогу на Преображенское - шел дождь, а где-то возле самой деревни завязалась перестрелка, отвлекшая патрули.

Неужели, не удастся что-то изменить? Неужели снова будет трудный путь по болотам и лесу? И тот перекресток возле дороги на Клетнино, где погиб Андрей... Стоп, а ведь Андрей то еще не погиб! С чего это я его взялся хоронить?! Отлежится и встанет. Тогда и пойдет дальше. И тогда у него будет шанс. Ведь я предупрежу его насчет дороги".

Неожиданная мысль поразила Семена: "А успеет ли Андрей отлежаться? И что будет с другими ранеными? Ведь через пару дней здесь будут немцы?" Он не успел додумать эту мысль, когда на его плечо опустилась легкая рука. Он поднял голову и увидел ту санитарку, что первой осматривала Андрея.

- Сынок, пойдем чай пить. У нас чайник вскипел.

Семен застыл на месте. Он уже и не помнил, когда его называли вот так: "сынок". Разве что мать, когда изредка приходила в снах. Скорее он сам называл так других мальчишек и парней.

Чекунов смотрел на еще совсем не старую женщину, поглаживавшую рукав его гимнастерки. Было то ей, наверное, лет тридцать пять. Еще несколько часов назад по времени Семена, он мог бы назвать её даже "внучкой"..

Наверное, именно слова санитарки заставили его поверить окончательно, что он снова совсем молодой парень, а не трухлявый старик. Легко поднявшись на ноги, он подхватил женщину под руку и двинулся с ней к бараку.

На столе, освещенном свечой, возвышался ведерный закопченный чайник, видно оставшийся от лесорубов, и пять эмалированных кружек. На чурках, заменявших стулья уже сидели Фира и Борис Алексеевич. При появлении гостя, военфельдшер встал и на правах хозяина взялся разливать кипяток по кружкам. Затем он кивнул спутнице Семена:

- Анастасия Ивановна, раздавайте...

Из ситцевого мешочка принесенного с собой, санитарка достала и положила перед каждым по половинке черного сухаря. Сиваков перехватил взгляд Семена и извиняющимся тоном сказал:

- Это все что есть. Нам смогли оставить только полмешка сухарей. А у нас четырнадцать человек раненых. Точнее, теперь пятнадцать.

Чекунов охлопал себя по карманам. Но только в нагрудном кармане гимнастерки, кроме документов, завернутых в чистую тряпицу, обнаружилось что-то съедобное. Семен извлек наружу две слипшихся карамельки в вылинявших бумажках. Сейчас же память напомнила ему, что тогда он еще не курил и потому получал вместо табака конфеты или сахар. Подумав, он протянул запылившиеся в кармане сладости Фире. Девушка взяла, но только чтобы аккуратно разделить одну конфету на несколько частей, по числу присутствующих. Вторую же отдала Анастасии Ивановне, сказав: "Для раненых".