Приговоренный - [39]

– Сука! – еще раз в сердцах произнес Дмитрий, не то в адрес Юлия, не то обстоятельствам, не позволившим им зарезать его как свинью.

Сергей, не обращая внимания на ускользнувшую из его лап жертву, согнул свое оружие – простую заточенную до остроты бритвы ложку – и бросил ее в очко унитаза.

Витек, разбуженный шумом, сел на кровати.

– Что за шум, братва? Что за шухер? Опять этот, – он показал на Юлия, – во сне орал?

Оглянувшись, Дмитрий, которому уже не было смысла корчить из себя впервые арестованного, молча подошел к Витьку и саданул кулаком по лицу. Восстановившуюся было тишину в камере нарушил противный хруст ломающихся зубов и костей. Потерявший сознание Витек уронил голову на подушку.

– Это тебе за фраеров, козлина.

В камере вспыхнул яркий свет. Двери распахнулись.

– Стоять смирно, гады! Лицом к стене!

Из находящихся в камере команду выполнил только Пасечник. Он тоже успел проснуться и теперь, ничего не понимая, всего боясь, тенью соскользнул с постели и прислонился носом к штукатурке, как и было велено. Юлий тоже прислонился к стенке, но спиной и, не в силах больше стоять, сел на корточки. Его футболка с левой стороны была вся в крови, которая тяжелыми каплями падала на пол. Кроме плеча, Сергей успел полоснуть его в бок, когда Юлий скатывался с постели на пол.

– Не сердись, начальник, – улыбнулся Дмитрий. – Ну, поспорили братишки немножко, с кем не бывает. Больше такого не повторится.

Старший прапорщик Метелкин обвел глазами камеру.

– Так… Все понятно. Этого, – он кивнул на Юлия, – в санчасть. Этих двоих в карцер. И того, пожалуй, тоже, в больничку.

Он показал на лежащего без движения с окровавленным лицом Витька.

* * *

Доктор, высокий, сутулый, с высохшей, как у мумии египетского фараона, кожей и рядом золотых зубов во рту, закончив накладывать швы, выпрямился над кушеткой.

– Плечо и спину я тебе, Тараскин, заштопал, сейчас санитар тебя перевяжет. Ничего жизненно важного не задето. Кожу только располосовали, так это заживет. Не было б хуже. Так что жить будешь, если только не помрешь, – усмехнулся он. – До вечера можешь поваляться здесь.

– До вечера? – удивился Юлий. – И только?

– А ты что хотел, чтобы я тебя тут на месяц оставил? У нас здесь и так по два человека на одно место. Лежать можно и в камере. Пропишу тебе постельный режим. Каждый день будешь приходить на перевязку. Через неделю снимем швы.

– А голова как же, доктор?

– Что голова? Обыкновенная шишка, только и всего.

– Она кружится. И еще тошнит меня. Сильно, – соврал Юлий, которому очень не хотелось возвращаться назад в камеру.

Морщась от боли, он приподнялся на кушетке, дотянулся рукой до кармана куртки, в котором лежала пачка «Мальборо». Протянул пачку доктору.

– Тошнит, говоришь? И голова кружится? – задумчиво произнес доктор, заглядывая в пачку, в которой не хватало двух сигарет. – На сотрясение мозга похоже. Ладно, – он еще раз взглянул на сигареты, – полежишь три дня в больничке. Потом посмотрим.

Едва доктор закончил с Юлием, в манипуляционную с распухшей челюстью был доставлен Витек.

– Перелом, – констатировал доктор после осмотра. Посмотрел на Юлия, все еще находившегося в манипуляционном блоке. – Это ты с ним поцапался?

– Нет. Но мы из одной камеры.

– Слушай, а этот, мордатый такой… Постников, что ли, не с вами, часом, сидел?

– Олег Адольфович? С нами. Его под подписку отпустили.

– Ё-моё. Что же за напасть такая на вашу хату. Хоть попа вызывай да святой водой кропи. Третий случай за двое суток. Но вы двое хоть живы остались. Постникову подфартило меньше.

– А то с ним такое?

– Тридцать метров успел пройти от СИЗО. Или даже меньше. До остановки. Вызвал по телефону такси, сел на скамейку под навесом, ждать. Там и нашли. На скамейке. С проколотым сердцем.

«Вот тебе и покровитель, – подумал Юлий. – Один такой покровитель ста врагов стоит».

Юлия перевели в палату. По два человека на койке тут, конечно не лежало, это лепила загнул, но и свободных мест тоже было не густо. Три дня. Эйнштейн был прав: время – понятие относительное. Три дня для Тараскина – целая вечность. И эту вечность нужно было использовать, чтобы решить, что делать дальше.

Тот, кто писал записку, знал, что делает. Так же, как и заказчик покушения на него. Вот только о том, кем были эти двое, Юлий не имел ни малейшего понятия. Единственный человек, который имел реальный повод для мести, – Саша Пасечник – в этом деле сам оказывался в роли жертвы. Только теперь Юлию в полной мере стало ясно, почему Пасечника подселили к нему в камеру. Нужен был козел отпущения. Громоотвод, чтобы направить подозрения в ложную сторону после того, как Юлия обнаружат мертвым с перерезанным горлом. Орудие убийства, естественно, нашли бы у ничего не подозревающего Пасечника. Мотив на поверхности – отомстил за себя и за папочку.

Отставив на время в сторону так и не решенный вопрос, кто виноват, Юлий стал думать над тем, что ему делать дальше.

«Беги», – советовал ему анонимный доброжелатель. Беги. Легко сказать. Но как бежать и, самое главное, куда?

Метла, которая чисто метет

Щеки горели, словно их от души отхлестали розгами. Дергалось веко правого глаза – верный признак того, что его обладатель находился на грани нервного срыва. На улице ярко светило майское солнце, а на душе был конец ноября с его, кажется, вечной слякотью и коричневой болотной жижей под ногами, в которую превращаются, стоит им только коснуться земли, хлопья влажного снега. А ведь он и не мальчик уже. Казалось, давно бы должен привыкнуть к этим вечным служебным проблемам, которых никогда не становится меньше, сколько ни решай.