Приговоренная. За стакан воды - [28]

В то утро я особенно боялась его появления. Смерть министра сильно подкосила меня, и я не знала, выдержу ли хоть одну насмешку Калила. Но время шло, а от охранника не было никаких вестей. Я ела рис, и тут вдруг почувствовала, будто кто-то внимательно смотрит на меня. Конечно же, я помнила о камере наблюдения, но этот взгляд был тяжелее и пристальнее. Сидя на кровати и крепко держа котелок, чтобы он не упал и в камеру не сбежались толпы насекомых, я заметила крошечное окошко в двери. Странно, почему же я не видела его раньше? Но я тут же сообразила, почему: теперь оно было открыто и через него проникал тоненький лучик света. Я подошла к окошку… и тут же в ужасе отпрянула: с другой стороны на меня уставился огромный круглый глаз. Я догадалась, что это Калил. Через секунду глаз исчез, звякнула связка ключей и дверь открылась. Охранник ликовал:

— Ага, попалась!

Сердце бешено колотилось. Я мысленно ругала себя за то, что все еще попадаюсь на эти жестокие уловки.

— Ну что, твой министр-христианин сейчас кормит червей? Вообще-то, на его месте должна быть ты, но ничего, тебя это тоже скоро ждет. Следующая в списке — ты.

Я опустила глаза, сложив руки, словно молила Господа дать мне сил вынести все эти издевательства.

— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, дрянь! — презрительно бросил мне Калил. — Ты наверняка заметила, что я ничего не сказал тебе в пятницу — я хотел, чтобы ты узнала об этом от другой христианки… Не желаю мараться и влезать в ваши грязные делишки. Ладно, твой муж с адвокатом пришли, бросай свой котелок и пошевеливайся.

Наконец-то это прекратится! Я испытала огромное облегчение при мысли о том, что вот-вот увижу Ашика. Дверь открылась шире. За ней была железная сетка, прикрепленная к решетке, будто для защиты от москитов, только тут в роли насекомого была я. Всякий раз, когда я видела Ашика по ту сторону сетки, мне казалось, что на меня надели паранджу. Я никогда не носила ее, но однажды примерила, в гостях у соседки Фасаре — просто из любопытства. Нам тогда было очень смешно: оказалось, что сквозь нее и правда почти ничего не видно.

Наконец, Ашик и Таир уселись на стулья. Как всегда, муж постарался оказаться как можно ближе к решетке, но в тот день мне больше обычного хотелось обнять его.

Мы уже так давно не могли прикоснуться друг к другу иначе как кончиком указательного пальца: мы пытались соединить ладони, но сетка была слишком густой, и я не могла почувствовать тепло его руки.

Я заметила, что Ашик был сам на себя не похож в тот день. В комнате было довольно темно, и все же казалось, что в глазах мужа нет больше того огонька, который светился в них всегда. Он был очень подавлен, и адвокат Таир тоже.

— Ашик, как там наши дети? Где вы живете сейчас?

— После смерти министра Таир приютил нас у себя, в Лахоре, — ответил Ашик, повернувшись к адвокату.

Таир тоже христианин, и к тому же он мой друг детства: он родом из той же деревни, что и я.

— Спасибо тебе, Таир! Спасибо, что заботишься о моей семье. Я так боюсь, как бы с ними что-нибудь не случилось…

— Знаешь, когда это произошло, мы были у министра, в его доме, — продолжал Ашик. — Помнишь, я говорил, что он обещал приютить нас на какое-то время.

Я пришла в ужас от того, что сказал Ашик.

— То есть, вы были в тот день в Исламабаде и могли оказаться в его машине в тот момент, когда стали стрелять?

— Да. Вот видишь, это знак свыше.

— А вы ходили на похороны?

— Только мы с Таиром, без детей, — тихо сказал Ашик. — Мы тогда еще оставались в Исламабаде, и решили пойти на отпевание в церкви Фатимской Божьей Матери. Священник согласился спрятать меня среди певчих.

— Ты? Среди певчих? Но ты же ужасно фальшивишь!

Наконец-то мы от души рассмеялись. В тот момент это было для нас так важно.

Как бы я хотела тоже побывать там! Я засыпала Ашика и Таира вопросами: как все прошло? Было ли много народу? Что за люди?

— Церковь была переполнена, — отвечал Ашик. — Очень много людей. Конечно, его семья тоже, братья, мать, племянницы. Они стояли у гроба, прямо напротив алтаря. Гроб был наполовину закрыт флагом Пакистана, а еще наполовину — флагом ассоциации Шабаза Батти «All Pakistan Minorities Alliance». Когда трое братьев министра внесли гроб, по храму пронесся общий стон скорби. Сотни христиан Исламабада стали плакать, его мать вся сотрясалась в рыданиях, и даже иностранцы в первых рядах не могли сдержать слез.

— Неудивительно, ведь иностранцы тоже христиане, как и мы.

— Мессу совершил архиепископ исламабадский, отец Энтони Руфин, — продолжил Таир. Перед началом службы мы долго пели. Позже я понял, что мы ждали приезда премьер-министра. Когда Юсуф Реза Гилани вошел в церковь в окружении огромного количества охраны, двери храма тут же закрыли для всех, даже для сестры министра Батти — она так и не смогла попасть внутрь. Я узнал об этом позже из разговоров на паперти. Архиепископ произнес очень трогательную проповедь, говорил о том, что Шабаз Батти был для него как сын, ведь он рос у него на глазах… Вот, послушай, Азия, я записал кое-что.

Таир развернул большой лист и стал тихо читать:

«Еще совсем юным он посвятил жизнь Христу и всегда был верен Ему на избранной стезе общественной и политической деятельности. На своей службе Батти выполнял волю Божию, со всем старанием, покорностью и надеждой следуя своему предназначению. Он всегда просил меня молиться за него, потому что понимал: мирская жизнь без помощи свыше бесплодна и пуста. Политика без веры может стать орудием Дьявола.