Приговорен к расстрелу - [38]

Полковник Адольф-оглу немедленно успокоился и начал смотреть на меня вопрошающе, постукивая пальцами по столу. Я надеялся, что моя игра сработает. Это и в самом деле была большая игра, рассчитанная на то, чтобы заставить его поверить, будто я достиг своего предела, и любые дальнейшие допросы бесполезны. Но он мог ведь принять мое «признание» за чистую монету. Или же за очередную уловку хорошо тренированного разведчика, а это могло привести к опасным последствиям, таким как более изощренные допросы, а то и пытки.

Наконец, он взял мое досье и вышел из комнаты.

Меня оставили в покое на несколько дней. Я терзался сомнениями. Сам факт, что меня не трогают, показывал: моя тактика как-то работает. И по мере того как проходили дни, укреплялась надежда, что дела движутся к лучшему.

И, действительно, мне стали давать свежие фрукты, а охрана стала как будто снисходительней.

Примерно через неделю допросы возобновились. Однако после моего так называемого «признания» произошло заметное изменение в их тоне.

Разговоры стали поверхностными, как будто нужно было заполнить какие-то мелкие пробелы в моей истории. Меня больше не терзали. Все, что я говорил, принималось.

Большинство допросов теперь проводил Кемаль, который чаще всего был учтивым и дружелюбным. Хотя к тому времени я уже мог кое-как изъясняться по-турецки, все же должен был говорить через переводчика, чтобы записи были официальными.

И наконец случилось то, что турки очевидно восприняли как самое большое доказательство моей невиновности. Кемаль принес ко мне в камеру пластиковый мешок, из которого он высыпал на стол куски резины. «Узнаешь?» — спросил он. Да, по цвету я узнал их. Турки, как видно, искали в них встроенные передатчики или еще что-то в этом роде.

Однажды утром после завтрака в камеру пришел охранник и оставил на кровати пакет с одеждой. Когда я развернул его, то подпрыгнул от радости. Внутри был цивильный костюм, рубашка, пара трусов, носки и галстук! Я все еще помню этот галстук со слегка выступающими красноватыми ромбами, дешевый, простой, но который я не променял бы тогда на модель от Пьера Кардена. Он пах новизной, свободой, большими городами, витринами магазинов и ресторанами. Кошмар Эрзурума подходил к концу.

На следующее утро меня попросили надеть цивильную одежду. Когда я переодевался, вошел Кемаль. Он посмотрел на меня с нескрываемым удовлетворением: «Тебя везут в Стамбул».

«Меня освобождают?»

На лицо Кемаля набежала тень.

«Нет, это не совсем так. Тебя переводят туда для дальнейших допросов в управлении разведки. Допрашивать будут старшие офицеры, которые прочли все наши рапорты. Они не очень довольны результатами».

Мое сердце упало.

«Сколько, по вашему мнению, это будет продолжаться?»

«Черт их знает, — мрачно произнес Кемаль, — мне, вообще-то, не положено говорить об этом». Он сделал паузу: «Будь готов ко всему и не заходи в своих надеждах слишком далеко».

СТАМБУЛ

Меня посадили в поезд с сопровождающим в гражданской одежде, но при пистолете в кобуре под мышкой. Мы ехали в отдельном купе. Пре-дупредили, чтобы в поезде я не разговаривал ни с кем. Я с жадностью смотрел в окно — мимо мелькали сценки станций, городков, людей, наслаждавшихся все еще не доступной мне свободой. Я впитывал в себя очертания колоритной одежды крестьян, пытался догадаться по выражению лиц прохожих, были ли они довольны своей жизнью или нет.

В Стамбул прибыли утром, и нас подобрал джип. Мне завязали глаза, пока джип в течение почти двух часов ехал сначала по улицам с городским движением, а затем по каким-то тихим дорогам.

Когда повязку сняли, я оказался перед большим зданием, окруженным деревьями. Меня провели внутрь. Никакого сравнения с Эрзурумом. Комната, в которой меня разместили, была просторной, с большими окнами, на них даже не было решеток. Удобная кровать, покрытая одеялом, со сложенными сверху белыми простынями.

Вечером меня доставили на первый допрос.

В большом просторном кабинете за столом в кресле сидел офицер. Охранник отдал ему честь и вышел. С правой стороны стола находился человек средних лет в хорошем костюме и больших темных очках. Офицер жестом предложил мне сесть.

«Как вас зовут?» — человек в темных очках перевел на достаточно беглом русском.

Я не мог поверить своим ушам. Нет, только не все сначала! Не надо имен моих учителей в начальной школе и моих теток по материнской линии! Я не вынесу это еще раз.

Я перешел на турецкий.

«Я устал от этого… Это смешно. Вы же знаете мое имя. Почему вы не можете поверить мне и отпустить. Я тот, кто есть, как я уже говорил. Вы же нашли ласты?»

Я был готов разрыдаться. Офицер спокойно смотрел на меня.

«Вы должны говорить по-русски, — настойчиво произнес он, — как вас зовут?»

Меня захлестнула ярость, я готов был броситься на него с кулаками. Но осадил себя и сделал глубокий вдох. Вот, такова цена свободы. Туземцы вовсе не обязаны быть дружелюбными.

Правда, эти довольно спокойные и образованные люди отличались от тех, в Эрзуруме. Но, быть может, они были более опасны. Они и вправду могут вывести меня и расстрелять, как собаку, если я не буду играть по их правилам. Здесь даже не было Кемаля.