Приговор - [26]

– Куда?

– В Ленинград. В Академию живописи на искусствоведческий факультет.

Да… Я ничего не сказал, но про себя подумал, что, наверно, трудновато ей будет поступить. Ленинград, Академия живописи! Шутка ли?

Видимо, тревога в моих глазах не ускользнула от внимания нашей экскурсоводки. Как бы споря со мной, она резко сказала:

– А я все равно буду пробовать!

Между тем во время экскурсии я увидел, что девушка талантлива, работает здесь по призванию, об искусстве рассказывает со страстью, и к первому, может быть необоснованному, импульсу присоединилась убежденность, что талантливому человеку хорошо бы помочь.

Эпизод постепенно притупился и изгладился. Прошло несколько месяцев. В Ленинграде собрался съезд Российского общества по охране памятников культуры. Но в Ленинграде ведь важно оказаться. Повод ведь можно потом забыть. Начинаются телефонные звонки, встречи, прогулки и разговоры. Так с моим другом ленинградским художником Евгением Демьяновичем Мальцевым мы оказались на завтраке у другого крупного ленинградского художника. Соответственно возрасту хозяина ели творог (со сметаной или с медом – по желанию), восторгались огромным ньюфаундлендом, потом перешли в мастерскую посмотреть новое полотно художника: обнаженная женщина лежит около озера. Картина, написанная смело и с блеском, восхитила нас, наше непритворное восхищение обрадовало хозяина, атмосфера создалась самая теплая и дружеская.

Вдруг в разговоре двух художников, обсуждавших при мне свои ленинградские дела и проблемы, промелькнула Академия живописи. Оказалось, что наш гостеприимный хозяин работает там и озабочен как раз принятием нового контингента, и тотчас же вспомнилась мне девушка из областного музея. Как вышла она из глубины здания по изогнутому коридору в белой блузке, с ярким румянцем на щеках…

– Послушайте… девушка страстно мечтает поступить в ваше учебное заведение. Она уже пробовала. Не получилось. Она пробует снова. Она не знает, что мы сейчас говорим о ней. Она зубрит где-нибудь у себя в городском саду, на диване, а между тем здесь, за чашечкой этого великолепного кофе, может решиться ее судьба. Она и хочет-то всего лишь на заочное отделение.

Опять разглядывали картины, опять восторгались ньюфаундлендом, чесали ему за ухом, жали на прощанье друг другу руки. И уже мы с Женей перешагнули порог, когда хозяин, провожавший нас, вдруг спросил:

– А как на всякий случай зовут девушку? Действительно она хотела бы учиться у нас?

Помнится, я загостился в Ленинграде, и уже можно было бы поинтересоваться успехами юной абитуриентки, но второй раз затевать разговор не хотелось, и я решил сам съездить в Академию живописи, посмотреть списки принятых, развешанные в коридоре.

Наверное, нашел бы я эти списки в коридорах, но совпадение было таково, что, как только я подошел к Академии, так и увидел свою подопечную, только что вышедшую из здания.

Она остановилась передо мной, вспыхнула своим румянцем до красноты трех пластмассовых вишенок, приколотых к серенькому платьицу, гневно полыхнула молния в ее зеленоватых глазах, едва ли не затопала на меня ножкой в простенькой, областной кондиции, туфельке.

– Как вы смели? Кто вас просил? Позор, позор! Вы думали, я ничего не узнаю? Но мне дали понять… Мне намекнули на ваше имя. Я сразу все поняла!..

– Да приняли вас или нет в конце концов?

– В том-то и дело, что приняли.

– Так что же? В чем же трагедия?

Девушка взяла тоном ниже.

– Как я теперь узнаю, на сколько процентов я имею право здесь учиться?

– Ну как – как? Вот будет экзаменационная сессия, и сразу все прояснится. Если вы не способны учиться в этом институте, вас отчислят.

– Правда? – как бы даже обрадовалась новоявленная студентка.

– Правда. А теперь время обеда, я приглашаю вас.

Оказавшись наедине за ресторанным столиком (под куполом ресторана «Нева»), мы попали в затруднительное положение. Ни она, ни я не смогли найти верного тона хотя бы на эти два-три часа. Чтобы наше внимание не останавливалось на мучительной неловкости, я беспрерывно что-то говорил, может быть, говорил не самое глупое, но меня не покидало ощущение, что я говорю не то и что все это не нужно моей собеседнице. Она совсем ничего не пила и не ела, все смотрела на меня своими зелеными глазищами, то ли внушая мне какую-то свою мысль, то ли спрашивая, что же мне от нее нужно?

Мне не нужно было от нее ничего. Вернее, мне не было нужно от нее ничего в те дни, когда я решил ей помочь, и сегодня, когда я приглашал ее обедать. Но все же ее молодость, красота, возбужденность, эти немигающие глаза, смотрящие на меня неотрывно со столь близкого расстояния, обстановка ресторанного столика, графинчик коньяка, уже выпитый мной, – все это смещало реальный план, рождало смутные иллюзии, протягивало ниточки в отдаленное будущее. В конце концов мы это поняли оба, так что, для того чтобы не оставалось тут неясного места, я вынужден был сказать:

– Не думайте, что мне от вас что-то нужно. Случайно вы узнали о моей помощи, и случайно мы сегодня столкнулись перед входом в Академию. Сейчас отобедаем и расстанемся навсегда.

Но тут я посмотрел на нее, и мне вдруг больно и остро захотелось, чтобы это не было навсегда. Захотелось какой-нибудь зацепки, соломинки, огонька надежды. Поэтому, свернув с прямой и короткой дороги начатой фразы, я пошел на зигзаг и многоречиво заговорил: