Приговор - [13]

– Почему? Разве твой конь не был верен тебе?

– Ну, в общем-то был, с тех пор, как я его нашел. Хотя не скажу, что его верность подвергалась серьезным испытаниям. Я ведь хорошо с ним обращаюсь. Бывало, что и на собственном ужине экономил, чтобы ему овса купить – ведь это ему везти меня, а не наоборот…

– А кто сказал, что верность должна быть не благодаря, а вопреки? По-моему, самая прочная основа для верности – это как раз взаимная польза. Я ведь имела в виду не верного раба, а верного друга. Ты согласен, Верный? – и она погладила коня по черной лоснящейся морде. Тот, конечно, никак не прореагировал на свое новое имя.

– Ну ладно, – я протянул Эвелине руку, – забирайся. Да, и вот еще что – арбалет отдай пока мне.

– Это еще почему? – нахохлилась Эвьет, сделав даже шаг назад.

– Потому что девочка с боевым арбалетом выглядит, мягко говоря, необычно. Привлекает внимание. Нужно ли нам с тобой привлекать лишнее внимание и порождать слухи?

– Хм… ну вообще-то ты прав, – пришлось признать ей. Она нехотя сняла арбалет с плеча и посмотрела на него так, словно расставалась с лучшим другом. – А ты умеешь с ним обращаться? – в строгом тоне Эвьет мне даже почудился оттенок ревности.

– По правде говоря, никогда не доводилось стрелять из арбалета, – признался я. – В случае чего я сразу отдам его тебе.

– Ну ладно… – она протянула мне свое оружие, и я повесил арбалет за спину вместе с футляром для стрел, после чего помог Эвелине взобраться на круп Верного. Она уселась позади меня, взявшись за мой ремень, и мы тронулись в путь.

Желай я проследовать тем же маршрутом, каким обычно ездили из замка в город Пье, мне пришлось бы ехать вспять на юг по дороге, которая привела меня к замку, до оставшейся далеко позади развилки, но Эвьет знала более короткий путь. Вначале мы поехали влево вдоль берега озера, а затем, бросив прощальный взгляд на замок, отраженный в водном зеркале (отсюда он был хорошо виден и даже не казался безжизненным), углубились в лес, с этой стороны озера росший не так густо, как там, где мы побывали утром. Для Верного, во всяком случае, местность сложности не представляла. Несколько раз, повинуясь указаниям Эвелины, мы меняли направление, объезжая чащи и буреломы и петляя по каким-то звериным тропам, так что у меня, признаюсь, уже зародилось беспокойство относительно правильности выбранного маршрута. Однако пару часов спустя впереди забрезжил просвет, и мы выехали, наконец, на настоящую, хотя и неширокую, дорогу с глубокими колеями от тележных колес, тянувшуюся как раз в северо-западном направлении. Земля между колеями во многих местах поросла травой, и все же здесь, несомненно, ездили – реже, чем в лучшие для округи и всей Империи времена, но явно чаще, чем по заброшенной теперь дороге к замку Хогерт-Кайдерштайнов. Пока, однако, никаких путников нам не попадалось, что меня только радовало. Исполняя свое обещание, я на ходу занимался просвещением Эвьет:

– … Сердце человека, как и у других животных, кормящих детенышей молоком, состоит из четырех камер – двух желудочков и двух предсердий – и служит для перекачки крови из вен в артерии. Оно имеет около пяти дюймов в высоту и около четырех в ширину. По сути, оно представляет собой сложно устроенную мышцу с клапанами, качающую кровь, и ничего более; таким образом, все разговоры о том, что сердце-де является вместилищем чувств, суть безграмотный вздор. При повреждении сердца смерть наступает вследствие того, что организм, и в первую очередь мозг, перестает снабжаться свежей кровью – иными словами, от причины сугубо механической. Сердце, однако, отличается от прочих мышц тем, что сжимается и разжимается самостоятельно, а не по команде мозга. Поэтому сердце не останавливается, когда человек падает без сознания, и даже может продолжать биться еще некоторое время после смерти, наступившей от других причин.

– Значит, легенды о том, как кто-то вырвал сердце врага, и оно еще продолжало биться в его руке – правда?

– Такое вполне возможно.

– А ты такое видел?

– Именно такое – не доводилось, но видел, как выплескивается кровь из шеи обезглавленного. Она не льется, как из проткнутого бурдюка, а выбрасывается толчками, что доказывает, что сердце еще продолжает биться.

– Ты это видел на войне?

– Нет, наблюдал за казнями.

– Наблюдал? И часто?

– Довольно часто. В детстве – среди прочих зевак, а во взрослом возрасте уже сознательно. Мой учитель говорил, что казни – это скверная вещь, и особенно скверно, что их превращают в средство развлечения невежественной толпы, и что далеко не всегда казнимый действительно виновен и заслуживает смерти – однако, раз уж все равно не в наших силах сохранить ему жизнь, то пусть, по крайней мере, послужит науке. Наблюдение за казнями дает знания, которые нельзя получить, анатомируя холодный труп…

– "Анатомируя"? Это как?

– Разрезая, чтобы посмотреть, как тело устроено изнутри.

– Хм, не думаю, что церковь одобряет такое, – заметила Эвьет, однако в ее голосе не было осуждения.

– Это точно, – мрачно согласился я. – Хотя такая позиция – абсолютная глупость. Даже если принять на веру, что у человека есть душа, которая после смерти покидает тело – хотя я не располагаю ни единым фактом, подтверждающим такую гипотезу – раз уж она его покинула, ничего сакрального в теле не осталось. Оно ничем принципиально не отличается от коровьей туши. Почему бы ему, в таком случае, не служить наглядным пособием?