Приговор - [12]

— Не все же плохо кончили, кто–то ведь поднялся? — раздраженно спросил он и, смутившись, стал, как в детстве, кусать заусенцы.

Она ударила его по руке, словно учительница ученика, и, нервно прыснув от смеха, опять взяла тряпку, чтобы протереть доску.

— Филиппок уехал в Европу, — вздохнула она.

— Вот видишь, — пожал плечами Иван и ревниво спросил: — Дело открыл?

— Да нет, в порту работал, потом на корабль завербовался. И сгинул.

— Тебе какие–то гадости на ум лезут, а может, он жизнь устроил. Умный ведь парень был, не то что я… — неловко усмехнулся он, взлохматив волосы пятерней.

Она развернулась на каблуках и продекламировала, словно на уроке литературы:

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели…

Он захлопал, чтобы скрыть раздражение, но она, почувствовав это, осеклась. Уставившись в пол, долго молчала, но, кусая губы, не удержалась:

— Помнишь Математика?

Математик носил очки, и его маленькие хитрые глазки плавали за толстыми стеклами, как рыбки в аквариуме. Он был мастер на все руки, чинил сломанные стулья, латал школьную крышу, вырезал деревянные фигурки, ловко орудуя ножичком, и за это ему прощали двойки, от которых тяжелел дневник. На уроках он спал, уронив голову на руки, или глазел в окно, разинув рот, и учителя вызывали его к доске, когда к концу дня хотелось выместить на ком–нибудь свою усталость.

— И как же ты, дружок, решишь уравнение с одним неизвестным? — нацелив на него указку, нависал учитель алгебры.

И класс, замерев, ждал развлечения.

— Уравнение — это жизнь, — насупившись, сказал мальчишка. — А неизвестное — мы сами. Только чего его решать, коли смерть всех уравняет?..

Одноклассники чесали затылки, а учитель, проглотив язык, так и стоял над его партой, выпучив глаза, пока школьный звонок не разрезал повисшую тишину. С тех пор двоечника звали Математиком, и это прозвище прицепилось к нему, как репей.

— ПТУ он закончил с грехом пополам, работал грузчиком в областном центре. Дебелый стал, здоровый, кулаки — словно боксерские груши. И как напивался, кричал, что он Математик, так что его и там так звали. А потом кто–то из мужиков принес сыновью тетрадку с задачками и попросил решить. А Математик пялился–пялился в тетрадь, да и задвинул ему про уравнение с неизвестным. Мужик разозлился и ударил его бутылкой по голове.

— Вот и решилось уравнение… — потирая виски, пробормотал Иван. — С неизвестным.

За окном сгущались сумерки, в классе было темно, но она не включала лампу. В тусклом свете сглаживались ее морщины, пропадали глубокие складки у рта, и она все больше становилась похожа на ту девчонку, которой он надел на палец медное колечко.

Вытащив из ящика стола коробок, она стала вычищать спичкой землю из–под ногтей, и Иван брезгливо поморщился.

Она перечислила несколько имен:

— У кого инфаркт, у кого инсульт…

— Да не может быть! — грохнул он кулаком по столу, и она, вздрогнув, выронила спичку. — Ну какие инфаркты в нашем возрасте? Что ты несешь?

По ее лицу пробежала дрожь, которую он разглядел даже в темноте, и Иван, чертыхаясь, взял ее за подбородок, приподняв голову:

— Прости…

И обоим в нос ударил запах прелого сена.

— А первым Васька ушел. До двадцати не дожил. В гараже заперся и машину завел. Из–за девки отравился, дурак… — они посмотрели на парту у окна, где когда–то сидел парень с пшеничными волосами и добродушной улыбкой, которая гуляла по его лицу, как кошка, сама по себе. Он и сейчас там сидел, улыбаясь им. — Дурачок… — покачала она головой Ваське, которому уже годилась в матери.

Он положил палец на запястье, считая пульс. В грудь вонзились тысячи иголок, сердце налилось свинцом. «Хоть бы живым отсюда убраться», — стучало у него в висках.

Прозвенел звонок, и, обгоняя свой смех, в класс вбежали Злой, Малой и Костик. С порога швырнув портфель на парту, вошел Лёша, потирая проломленную голову, тащился следом Математик, толстушка Маруся, заливаясь пьяными слезами, озиралась на свою тощую, как смерть, тень, и у Ивана поплыло перед глазами.

— А Дуньку помнишь? — вскрикнула она. — Дунька–то…

— Хватит! — заорал он. — Хватит, замолчи! Хватит!

В коридоре послышался сухой кашель.

— Вы чего в темноте? — проскрипел, как несмазанная телега, старик–сторож, хлопнув ладонью по выключателю.

Яркий свет ударил по глазам, и призраки растаяли, оставляя после себя тихий шепот, закатившийся в щели между досками.

— Мыши, — ударил старик палкой по полу, и шепот на время затих.

Из школы вышли, вслушиваясь в собственное молчание. Иван обернулся на сарай, жавшийся когда–то к школе, как ребенок к матери, но сарай давно снесли, а яблоню срубили.

Иван подал ей руку, раздражаясь, как неловко она забирается в джип, одергивая задравшуюся юбку, а она, проведя рукой по кожаному креслу, ахнула, вжавшись в сидение. Он включил музыку, легкий мелодичный джаз привел его в чувство. Сняв вымокшую рубашку, он остался в одной майке. Косясь на его бугристые мышцы и твердые, выпиравшие соски, она сжала колени, словно хотела слить их, и, смутившись, отвернулась к окну, будто видела что–то в густой темноте. Он разглядывал ее раздавшиеся ноги, чувствуя прилив нежной жалости, которая наполняла его до краев, грозясь выплеснуться наружу, и, повернув ключ зажигания, бросил взгляд на боковое зеркало, из которого на него смотрел дом с привидениями, обнесенный школьным забором.