Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - [52]

Машину тряхнуло.

— На этот раз ты кого-то переехал, лихач разнесчастный.

— Вылезают тут всякие по ночам, — ворчит Эрл. — Дорога-то теплая. Еноты разные, опоссумы, змеи, коровы.

— Коровы?

— Да, и коровы. — У Билли в зубах дымится новая сигарета. Эрл тоже сует в рот сигарету и показывает пальцем. Билли подносит ему зажигалку. — Спасибо. Ты что, разве забыл, как мы сбили корову на пути в Саратога-Спрингс?

А как же, Билли помнит.

— Она небось решила, что на нее несется Ночной Экспресс, я же сигналил как полоумный, хотел ее с дороги шугануть. Шла, должно быть, на соседский лужок гульнуть на стороне.

Корова тогда упала на одно колено, но поднялась, прежде чем раствориться в темноте, отраженной зеркалом заднего обзора.

Опять несколько долгих мгновений Билли и Эрл едут молча. Поздно ночью после работы, после музыки, в мозгу всплывают разные мысли. Что днем, может быть, как-то задело, царапнуло, теперь, в черной предрассветной тьме, обрушивается на плечи страхом. Они молчат. Им обоим, наверно, не по себе, словно холод пробрал до костей. Билли закрывает ветровое оконце со своей стороны, выше поднимает стекло.

На западной окраине Колумбуса они проезжают ночное кафе, единственное освещенное место на всю округу. Хозяин за стойкой — белый фартук, белая футболка — вытирает столешницу и разговаривает с посетителем. Оторвавшись от работы, что-то доказывает, качает головой. Посетитель кивает. Еще один человек стоит у стола под окном и макает в чашку пончик. А свободной рукой машет проезжающей машине. Эрл от неожиданности просигналил и потом еще оглянулся.

— Мне это кое-что напомнило.

— Да?

— Этот тип, что помахал нам. Ты не заметил? Стоит у окна и машет, наверно, каждой мимоезжей машине.

— А ты что, неужели проголодался? Я думал, сандвичи с курятиной и ломоть пирога…

— Да нет, я не про то. Играл у меня в джазе один парень, это было задолго до тебя. По прозвищу Забавник. Отличный тромбонист, это я тебе говорю. Мало того, он и на трубе мог, и на корнете. Смог бы, я думаю, и на тубе, если б я его попросил. Как ты, вел группу медных. Но что-то случилось — джин ли проклятый тому виной или еще что, разве узнаешь? — но только он вдруг сломался. Однажды утром нашли его на перекрестке, стоит, материт прохожих направо и налево: я, мол, правитель всей Африки. Посадили его сначала в кондей, потом в психушку перевели. Там продержали недолго, месяцев шесть или семь.

Ну, и поехал я, Билли, его навестить. Далеко за городом, знаешь, где такие заведения всегда размещаются. А у ворот как раз стоял этот тип, рукой мне помахал, вроде он меня встречает. Я сначала подумал, что это кто-то из администрации. Но потом, пока я прогуливался по двору с Забавником, он мне еще пару раз попался и махал, и куртка на нем, смотрю, такая же, как на Забавнике. И улыбается все время… На обратном пути опять у ворот мне встретился и опять мне ручкой делает. Просто он как увидит что-то новое, да еще движется, ну, и машет. Вроде того типа в кафе, что мы проехали.

Билли оглянулся на Эрла и тут же снова уткнулся в свои записи.

— Правитель всей Африки, слышал ты что-нибудь подобное? — Эрл усмехается и встряхивает головой. — Но вообще-то Забавнику еще повезло. В смысле как это все для него кончилось. После больницы губы у него, конечно, сели. Он еще немного поиграл там и сям да и бросил это дело. Устроился работать литейщиком в Детройте, детей на ноги поставил. Не всем такое везенье.

Эрл всматривается во встречные огни за пеленой дождя. Он знал некоторых, кто попадал в психбольницу и никогда уже оттуда не выходил. И знал многих, ох как многих, кто умер, не дожив до пятидесяти. Да вот в марте этого года умер в Нью-Йорке Птица Паркер, ему тридцати пяти не исполнилось. А какие звуки издавал его сакс! Неожиданные, как падучие звезды, душу потрясали. Кто так играет, рискует жизнью не меньше, чем рабочий на сталелитейном заводе или угольщик в забое. Но выбор-то какой? Что может им предложить Эрл, руководитель многих? Разве только преподать урок на собственном примере. Он теперь позволяет себе всего одну порцию спиртного за вечер — одна часть виски на три части воды — и пьет по глотку из большой кофейной кружки, растягивает удовольствие. Скоро придется ограничить себя в сигаретах. А дальше видно будет, жизнь подскажет. Чтобы играть музыку, в которой смысл его существования, нужны ясная голова и здоровое тело.

За разговорами о работе и о женщинах — а неоконченная песня яркой лентой развевается над головами — уже оставили позади электрическое зарею над Колумбусом. Сандвичи и кофе кончились, сигарет осталось по три штуки на брата, а теперь, пожалуй, до самого Кливленда не встретишь работающего киоска. За руль сел Билли. Милях в двадцати от Колумбуса впереди на обочине — машина. Поломка. Капот поднят, в снопе их фар у заднего колеса — человек, возится на коленях, совсем парнишка, худой, белый.

— Проезжай, Билли. Этому голодранцу помогут без тебя.

Билли притормозил:

— Нет, Эрл, надо бы…

Эрл оборачивается к нему, нахмурив брови.

— Ты свое нежное сердце оставь при себе. Может, он куклуксклановец. Или ты забыл, что всего месяц назад приключилось с оркестром Пернелла в Теннесси? A-а, припоминаешь? Их избили белые батраки, одному там нос сломали, и их же в кутузку за нарушение общественного спокойствия и за то, что строили из себя музыкантов. Нет уж, пусть ему свои помогают.