Пригорьевская операция - [50]
Несколько дней подряд он тренировал батальоны, объявляя ложные тревоги, проверял, как быстро занимается оборона, как соблюдается маскировка огневых точек, разносил за ошибки, поправлял, учил. Убедившись, что все подразделения отработали быстроту и четкость действий, Коротченков взялся за проверку диверсионной службы и штабной разведки…
Клетнянцы сообщили как-то, что по приказу немецкого коменданта Брянска на опушках леса появились щиты с предупреждением: «Вход в лес запрещен! За нарушение — расстрел!» Партизаны решили заменить текст: «Немцам вход в лес запрещен! Кто сунется — получит пулю!» Этот случай навел наших политработников на мысль заняться «наглядной агитацией». Через несколько дней на всех больших дорогах в зоне деятельности бригады можно было увидеть деревянные щиты с текстами, выжженными раскаленным концом шомпола: «Фашист, ты будешь убит!», «Немец, уходи домой! Здесь тебя ждет смерть!», «Фашист, ты обречен!», «Смерть фашистам!», «Гитлер послал вас на гибель!»
Оккупанты и полицаи с остервенением уничтожали наши щиты, но их количество не уменьшалось. Для этого нам пришлось выделить в помощь переводчику Николаю Дьяконову, который первым начал выжигать тексты, несколько человек, знакомых с немецким языком. Дело у ребят пошло вполне успешно.
КАРАТЕЛИ НАЖИМАЮТ
Планы врага разгаданы
Вечером начальник разведки доложил, что на юго-западе от лагеря, в деревнях Малаховка, Прыща и Алексеевна, сосредоточены большие силы врага, замечено более десяти легких орудий. С западной и северо-западной стороны немцы разместились помимо Сукромли еще в двух населенных пунктах. Численность карателей определить не удалось, но, судя по количеству автомашин, в Сукромле их человек триста — четыреста. В других деревнях тоже не меньше.
Выслушав доклад, Коротченков еще раз посмотрел на разостланную перед ним карту.
— Надо подготовиться к отпору. Разведчикам продолжать наблюдение. Подрывникам заминировать дороги из Прыщи на Барковичи и от Сукромли.
На следующий день разведка сообщила, что из Прыщи большаком движется на машинах в сторону Барковичей большая группа гитлеровцев. Впереди несколько мотоциклистов.
1-й батальон быстро покинул лагерь и занял оборону. Майоров приказал мотоциклистов не трогать, а автомашины подпустить как можно ближе и расстрелять в упор.
Дорога была заминирована. Но мотоциклы спокойно проскочили опасный участок: их тяжесть была недостаточной для противотанковых мин.
Взгляды партизан, притаившихся на опушке, были сосредоточены на приближавшихся машинах. Борта их ощетинились дулами пулеметов и автоматов, солдаты сидели плечом к плечу.
Огонь открыли только после того, как наскочил на мину первый немецкий грузовик. Раздался оглушительный взрыв. Машина подпрыгнула и перевернулась, окутанная дымом. Пытаясь объехать препятствие, несколько грузовиков свернули на обочину и тут же подорвались. Расчет партизан-минеров оказался верным… Остальные грузовики начали поспешно разворачиваться. Проскочившие было к лесу мотоциклисты, услышав взрывы на дороге, кинулись догонять своих.
Стычка закончилась. На дороге пылало пять машин — три наскочившие на мины и две подбитые пулеметным огнем.
Майоров приказал подобрать трофеи, взять документы убитых.
— Пойду в штаб бригады. Доложу о результатах, — предупредил он начальника штаба батальона Лисицына.
— Отставить доклад! — весело сказал Коротченков, выходя из-за мохнатой елки. — Я все видел. Молодцы! Но успокаиваться рано. Надо ждать нападения со стороны Малаховки. Будьте внимательны!
В полдень получили радиограмму Попова: «Ночью ждите самолеты…» Самолеты были бы нам очень кстати. Но примыкавшее к лесу поле, по краю которого проходила дорога на Барковичи и где разыгрались только что описанные события, являлось партизанским аэродромом. Показать это противнику было нельзя. «Ведем бой с карателями, — ответили мы. — Принять самолеты этой ночью невозможно».
Томительно тянулось время, а каратели не появлялись.
Каждый человек волнуется в ожидании боя. Одни умеют это скрывать за внешним спокойствием, другие — нет. Ни перед боем, ни в бою мне ни разу не приходилось видеть волнения на лице у Коротченкова. Но в тот день он был явно чем-то озабочен. Выслушивая сообщения появлявшихся время от времени разведчиков, Тимофей Михайлович молча ходил по землянке, подолгу рассматривал карту. Трубка его с резной маской Мефистофеля не гасла ни на минуту. В землянке висело облако махорочного дыма.
Я попытался вызвать его на разговор:
— Сегодня мы, кажется, поменялись местами. Ты волнуешься, как я в Пригорье.
— Нет, комиссар, я спокоен, — ответил Коротченков, рассеянно глядя на карту. — Только вот не могу понять этого офицера?
— Какого офицера?
— Того, что командует карателями. Подумай сам, в его распоряжении огромные силы, а он так глупо сунулся под огонь в походной колонне… Что-то здесь не так… Или мы имеем дело с солдафоном, уверовавшим в свою непобедимость, или немцы решили усыпить нашу бдительность даже ценой определенных потерь. Да, да, комиссар. В этом тоже есть свой резон! Возрадуются партизаны легкой победе, развесят уши и получат по зубам. Разве не логично?
