Приемное отделение - [40]

— Классический пример терапевта старой школы, земского врача! — восхищался Боткиным профессор Аксаментов.

Время от времени Аксаментов являлся в приемное отделение со студентами смотреть, как доктор Боткин принимает больных.

— Диагностика начинается с глаз, рук и ушей, — вещал он, — а компьютерный томограф — это уже после.

Студенты энтузиазма не разделяли. Им уже успели внушить главный постулат: «Каждое действие следует обосновывать». Заключение того или иного обследования — это документ, обосновывающий и, в случае чего, оправдывающий. А глаза с руками к делу не подошьешь, то есть в историю болезни не вклеишь. Да и вообще как-то скучно все это — выслушивать, выстукивать, пальпировать. Анахронизм.

Аксаментов, скорее всего, был единственным, кто искренне восхищался Алексеем Ивановичем. В шестьдесят пятой больнице к доктору Боткину сформировалось неприязненно-настороженное отношение.

Настороженное — поскольку было непонятно, чего вообще от него можно ожидать. Неприязненное — потому что Боткин делал то, что считал нужным делать, а то, чего не считал, не делал. Ну хоть кол на голове теши!

С Боткиным нельзя было договориться насчет госпитализации нужного человека в нужное время и нужное отделение. То есть договориться было можно, но не стоило ожидать, что Алексей Иванович поступит так, как его просили. Вполне может положить не туда или вообще не положить. Не из вредности, что вы! Сугубо по показаниям.

Как-то раз дежурный невропатолог Есайкин попросил Боткина засвидетельствовать, что некий пациент, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, вел себя агрессивно, оскорблял персонал, а затем отказался от госпитализации и ушел на все четыре стороны. Один свидетель у Есайкина уже был — охранник, на пару с которым они вывели (точнее — вытолкали) за ворота ханыгу, привезенного «Скорой помощью» с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения под вопросом. Ханыга упирался и скандалил, обещая, что станет жаловаться, поэтому Есайкин решил подстраховаться. Банальное дело — сегодня ты мне поможешь, а завтра я тебе пригожусь. Есайкин объяснил, что никакого нарушения мозгового кровообращения у ханыги не было, у него, судя по всему, мозги вообще отсутствовали, но диагноз острого нарушения мозгового кровообращения, хоть он и высосан врачом «Скорой помощи» из пальца, так просто снять нельзя, получишь клизму с наждаком. Таких больных положено госпитализировать, обследовать, вести динамическое наблюдение и только тогда уже снимать или подтверждать диагноз. Проще вытолкать взашей, особенно если пациент поддатый и скандальный.

Алексей Иванович сочувственно выслушал Есайкина, но свидетельствовать то, чего не видел, отказался наотрез, сославшись на принципы. Как можно свидетельствовать то, чего не видел?

Время от времени к дежурным врачам приемных отделений обращаются люди, которым позарез приспичило лечь в больницу прямо сейчас. Ну мало ли какие у кого обстоятельства. Кому-то на суд являться не хочется, кто-то сессию завалил, кого-то завтра в армию призвать должны… Алексей Иванович отказывал всем, даже знакомым медсестер, вместе с которыми он работал. А старуху, признавшуюся, что желает госпитализироваться, чтобы сэкономить, взял да и положил. Где логика, где разум?

Если ночью или в выходной день кто-то из больных начинал качать права и требовать «ответственного по больнице», коллеги избегали звать Алексея Ивановича. Знали, что он займет сторону больного, будь тот хоть трижды не прав. Разведет руками, улыбнется и скажет: «Давайте, коллеги, войдем в положение. Человек болеет, ему тяжело…» Ему тяжело, а другим? Да и кому нынче легко?

Да что там говорить — доктор Боткин не подчинялся даже заместителям главного врача! Формально, в рамках своих обязанностей, конечно, подчинялся, но если ситуация, что называется, «выходила за пределы», упрямо гнул свою линию. Виктория Васильевна, устав слушать жалобы заведующей кардиологическим отделением Бондарь, вызвала Алексея Ивановича к себе и проговорила ему негласное больничное правило, согласно которому в кардиологию кладутся исключительно приличные перспективные больные, а «валежник» и «маргиналы» направляются в терапию. То, что под перспективными больными имелись в виду не столько перспективные в смысле лечения, сколько перспективные в смысле оплаты, Виктория Васильевна уточнять не стала, понимала, с кем разговаривает. Как говорили древние римляне, «Castis omnia casta» — «для непорочного все непорочно». Алексей Иванович выслушал до конца, вздохнул и сказал, что он так работать не может. Положено по диагнозу лечиться в кардиологии — значит, так и будет. Виктория Васильевна удержалась от выплеска эмоций, но про себя еще раз повторила, что от Боткина надо избавляться как можно скорее.

«Какой он Боткин! — воскликнула однажды в сердцах Виктория Васильевна. — Боткиным тут и не пахнет! Он — доктор Мышкин, и не потому, что из Мышкина, а потому — что идиот! Клинический. Как князь Мышкин у Достоевского!» Сказано это было в узком административном кругу в присутствии заместителя главного врача по терапии Андроновой и главной медсестры Ларисы Игоревны, но уже на следующий день новое прозвище странного доктора стало известно всей больнице.