Придворное общество - [31]

Выражающаяся в подобных мыслях установка указывает нам на одну из определяющих антиномий этого общества. То, что нам, смотрящим из сегодняшнего дня, обычно представляется роскошью, в обществе, устроенном подобным образом, как установил уже Макс Вебер, отнюдь не является чем-то излишним. Веблен определил эту роскошь термином «conspicuous consumption», «демонстративное потребление». В обществе, в котором каждая форма, относящаяся к известному человеку, имеет общественно-репрезентативную ценность, расходы состоятельных слоев на предметы престижа и представительство оказываются необходимостью, от которой невозможно уклониться. Они — незаменимый инструмент социального самоутверждения, особенно в тех случаях, когда — как это и происходит в этом придворном обществе — непрекращающаяся конкурентная борьба за статус и престиж держит всех в постоянном напряжении.

Герцог должен строить свой дом так, чтобы этот дом выражал: я герцог, а не какой-нибудь граф. То же самое относится ко всей его манере поведения. Он не может потерпеть, чтобы другой вел себя более по-герцогски, чем он сам. Он должен следить за тем, чтобы в официальном общественном обиходе за ним оставалось первенство перед графом. Если бы у него была страна, которой он мог управлять, то благодаря своей реальной функции, благодаря обширности сферы своей власти он всегда имел бы первенство перед графом. Для него и тогда было бы важно, хотя и не так необходимо выразить это первенство в общественном обиходе, ибо он находил бы себе реализацию не только таким способом. Но в абсолютистском сословном обществе различным дворянским степеням уже почти не соответствуют никакие потестарные функции. Это, в общем, только титулы, даруемые королем. Пусть даже они привязаны к определенным земельным владениям — эти владения представляют более источник доходов, которые можно растратить, чем какую-то сферу власти. Ибо властвует в стране только король. Итак, основным способом реализации своего ранга оказывается подтверждение его такой соответствующей социальному обычаю манерой поведения, какая подобает этому рангу. Обязанность представлять свой ранг не знает снисхождения. Если для этого не хватает денег, то ранг, а с ним и социальное существование его обладателя имеют лишь весьма незначительную реальность. Герцог, который живет не так, как подобает жить герцогу, и который, следовательно, не в состоянии должным образом исполнять общественные обязательства, свойственные герцогу, — это уже почти не герцог вовсе.

Тем самым, как видим, перед нами обнаружились те обстоятельства, исходя из которых и следует понимать способ ведения хозяйства, характерный для людей двора. Купец вынужден для поддержания своего социального существования соразмерять свои расходы со своими дохода ми. Знатный дворянин ancien régime для поддержания своего социального существования вынужден соразмерить свои расходы с требованиями своего ранга. Утверждение «noblesse oblige» (знатность обязывает) является, в своем первоначальном значении, выражением этоса, который отличается от хозяйственно ориентированного этоса буржуазных слоев. Антиномия социального существования этой придворной знати — а оно становится все более антиномично по мере того, как облик французской экономики все более начинают определять взаимосвязи рационально хозяйствующих людей, — заключается в том, что расходы ее сообразуются с рангом и диктуемой обществом обязанностью представлять этот ранг, а доходы — нет.

Это положение усугубляется для знати еще и тем, что в XVIII веке ей все в большей степени приходится конкурировать с восходящими буржуазными слоями — прежде всего с финансистами — в манере поведения и образе жизни. Не зря же эти слои уже причисляют скорее к сословным, чем к профессиональным. Не зря же и «стать финансистом» означает теперь «вступить в сословие» (prendre un é tat). Финансисты более или менее усвоили себе сословные формы мышления и поведения. Теперь и их сословие, пока что небогатое традициями, требует себе соответствующего сословному статусу представительства. Их, равно как и магистратов, следует на самом деле считать не профессиональным, а сословно-буржуазным слоем. Причем нужно заметить, что по крайней мере самые высшие магистратские посты в значительной степени находятся в руках семей, восхождение которых и обособление от буржуазии совершилось еще в XVII веке и которые начиная с того времени считали себя сословно отдельными, тогда как семейства финансистов, о которых мы знаем в XVIII веке, почти все без исключения добились высокого положения только в продолжение этого же столетия. Но и по их поведению заметно, что мотивы[55] ранга, чести и престижа важнее для них, чем мотив экономического «интереса», хотя порой конечно же имеют место всякого рода смешанные и переходные формы.

Стремление к обособлению, к отличению себя от не принадлежащих к данному обществу, стремление к социальной выделенности находит себе языковое выражение в таких понятиях, как «достоинство» (valeur), «уважение» (consideration), «выделяться» (se distinguer)[56]