Придирки оксфордского прохожего - [9]

Но запускать мячи теперь сподручно;

Когда бы не испуг и не ушибы,

То просто так детишки не ушли бы.

       Не ладно там, где роскошь заправляет.

Коль ставка на барыш — душа страдает.

В расцвете спорт или пришёл в упадок —

На всё есть мода, уж таков порядок,

Но чудный парк, отраду городскую,

Не возместить, коль уничтожен всуе.

       Взгляни и ты, чиновный друг порядка:

Здесь весело богатым, бедным — гадко.

У мест счастливых велико отличье

От мест, принявших роскоши обличье:

По тропкам франты ходят величаво,

При глупой шутке восклицая: «Браво!» —

И богатеи (так нам заявляют)

Нешуточные суммы оставляют.

Сведём баланс. Доход — одно названье,

Поскольку средств не видно прирастанья.

Не то — потери. Богатей таков:

Займёт пространство многих бедняков —

Займёт для игрищ и прокатных лавок,

Займёт для зрелищ и лотков для ставок.

Сам голени набивкой защищает,

А яркий луг в пустыню обращает;

Элитный спорт, что держит парк в неволе,

Простых людей подальше отфутболил

И по лужайкам, тишины палач,

Гоняет с гиком свой набитый мяч.

       А помните профессора и дона,

Беседовавших здесь непринуждённо?

Прохожих изумляли старики —

Те «мёртвыми» зовутся языки.

(Пишу как Хэбер [106]. Нет уж, дам зарок

Не портить Голдсмитовский плавный слог.)

Профессор тот к питомцам снисходил,

На полусотню в год прилично жил

И так бы жил, я думаю, доднесь,

Когда б друзья (как именно — не здесь

Мне говорить) манером Джона Пога

В его пирог не влезли понемногу

И не добыли пальчиком счастливым

В пять сотен фунтов весом сочной сливы [107].

В трудах учёных он закончил дни,

Не требуя богатства, как они.

       О Роскошь! Проклятая небом сила!

Ты парк всех этих прелестей лишила.

Твой броский яд не служит утешеньем —

Он с ликованьем занят разрушеньем.

Здесь бадминтон, кларет или полпиво

В мужчинах возбуждают стих глумливый

И, напитавшись их душком угарным,

Всяк удальством заносится вульгарным.

Ещё глоток — и сумасбродство злее,

Уже друзья взирают сожалея;

Удар клюкой — и пухлый мяч несётся,

Сбивая в прах крикетные воротца.

       Как далеко заходит разоренье!

Совершено полдела, без сомненья,

И сельских добродетелей венок

Вот-вот забудет бедный городок.

Умеренность в быту, в сужденьях зрелость,

Добрососедство — всё куда-то делось;

И трудолюбье, чуждое соблазна

Беспечно жить и развлекаться праздно,

Что каждый час наукам посвятило

И среди нас поддержку находило,

И ты, Пристойность, бытия опора,

Защитница от крайностей и вздора —

Любимое и обжитое место

Вам всем покинуть суждено безвестно!

       Но даже в эти сумрачные дни,

Оксония, растлителя гони!

Внуши ему, что праведное слово

Не так цветисто, но зато сурово,

Что в интерес партийный нет резона

Вникать — там нечего искать «pro bono» [108],

Что подойдёт к концу и царство фракций,

Коль здравым смыслом все огородятся,

И не затронет ничьего ушка

Могучий клич: «Валяйте дурака!»

Май 1867 г.

НОВАЯ ЗВОННИЦА КРАЙСТ ЧЕРЧ, ОКСФОРД Монография D. C. L. [109]

«Прекрасное пленяет навсегда» [110].

I. ОБ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОЙ МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНОСТИ НОВОЙ ЗВОННИЦЫ, К.Ч.

[Эта первая главка построена на игре слов, которую невозможно перевести, остаётся только показать. По-английски «звонница» — belfry. Доджсон «объясняет», что это слово происходит от французского bel, т.е., по-английски, ‘beautiful, becoming, meet’  (‘прекрасный, идущий к лицу, уместный’), и немецкого frei ‘free, unfettered, secure, safe’, (‘свободный от чего-л., нестеснённый, надёжно защищённый, безопасный’). Слово Belfry, обозначающее новую звонницу для Крайст Чёрч, мы, таким образом, можем понимать как «надёжно лишённый всякой красоты»; мало того, утверждает Доджсон, данное слово — абсолютный синоним слову meat-safe ‘ящик для хранения мяса, холодильник’ (meat ‘мясо’ звучит точно так же, как meet — см. выше), «а с этим предметом новая Звонница имеет полнейшее сходство, доходящее едва ли не до совпадения».]

II. О СТИЛЕ НОВОЙ ЗВОННИЦЫ, К.Ч.

Подобный стиль в обиходе известен как «ранний испорченный» — несвоевременно ранний и удивительно испорченный.

III. О ПРОИСХОЖДЕНИИ НОВОЙ ЗВОННИЦЫ, К.Ч.

С упорством, переходящим в личные выпады, и с отчаянием, почти не отличимым от безумия, посторонние интересуются, кому именно должны мы приписать первоначальную идею всего сооружения. Не Казначей [111] ли, говорят они, пригвоздил им несогласный Колледж к земле? Доктор ли, дон [112] спроектировал этот оскорбляющий глаза ящик? Или то был Цензор [113], чьи колдовские заклинания породили эту ужасающую штуковину на погибель нашему и последующим поколениям? До того часа, как на эти и другие вопросы не последуют хоть каких-нибудь разъяснений, они должны — и будут — оставаться безответными вечно!

А в таких случаях обычно возникает Слух. Кто-то говорит, что будто бы Руководящий Орган официально утвердил идею всем конклавом, причём исходным предложением было взять за образец Башню cв. Марка в Венеции, а уже потом в результате ряда улучшений она была низведена к простому кубу. Другие утверждают, будто бы ни кто иной, как Преподаватель Химии предложил такую форму — форму кристалла. Есть и третьи, которые настаивают, что Лектор-математик отыскал её в одиннадцатой книге Евклида