Приди и помоги - [72]

Вокруг шла отчаянная рубка. Мстиславовы дружинники, перемешавшись с суздальскими, работали умело и хладнокровно. Но и им порядочно доставалось. Быстро и хищно оглядываясь по сторонам в поисках опасности для князя, Никита с мгновенной острой горечью заметил, как его добрый товарищ Путята, побагровев лицом, схватился за острый наконечник копья, вылезший у него из груди — как раз посередине. Покачался немного и от чьего-то толчка свалился ничком под ноги своему коню, взмахнув на прощание белым древком, торчащим в спине. Вот еще один знакомый прижал руку к шее, из которой хлестала кровь. Вот молодой дружинник Ефрем, тоже новгородец, как и Никита, от удара тяжелым обухом в грудь закашлялся, припал к конской гриве, выронил оружие и поехал как-то боком, все ниже клонясь и сплевывая длинные красные слюни.

Огромный суздалец с окровавленным ртом вдруг свирепо, неизвестно откуда взявшись, наехал на Никиту, клокоча и размахивая мечом. Никита бросился ему под левую руку, ударил наугад. Посмотрел и похолодел: удар, видимо, пришелся в защищенное место и не нанес противнику значительного повреждения. И бешеный суздалец, потеряв Никиту из виду, словно забыв о нем, прорывался теперь уже к незащищенной спине Мстислава Мстиславича.

Коню суздальца оставалось сделать всего два-три прыжка, чтобы донести своего седока, занесшего меч над головой, до князя. А тот, никак не ожидая удара сзади, был занят рубкой последнего суздальского заслона перед воротами. И тогда Никита сделал единственное и последнее, что мог сделать: он, не задумываясь, метнул свой меч в спину врага.

Сверкнув в воздухе и совершив один законченный оборот, увесистое лезвие вошло в широченную спину с тем особым звуком, который издает внезапно протыкаемая плоть и который в бою всегда слышишь, несмотря на стоящий вокруг тебя крик, звон и стук. Возблагодарив кого-то — он даже не успел осознать, кого благодарит, — за небывалую удачу, Никита догнал убитого врага и за рукоять меча, выглядывавшую как раз из-под левой лопатки, сдернул того с седла. Меч засел крепко, пришлось спешиваться и, закрывшись на всякий случай конем, вытаскивать оружие, придерживая мягкое студенистое тело ногой.

Когда он снова взобрался на коня, то увидел, что дружина князя Мстислава одолевает. Суздальский отряд, поняв, что к детинцу не прорваться — ворота уже были заняты князем и его людьми, — начал спасать свои жизни. Кто бросал оружие и сдавался, кто кинулся бежать. Ратников, сдавшихся в плен, тут же вязали и, как овец, сбивали в кучу. За теми же из суздальцев, которым удалось рассыпаться по улицам Софийской стороны, была отряжена погоня. Немногим и повезло, да только ненадолго. Куда им было деваться в городе, где каждый житель их ненавидел. К тому же Новгород теперь можно было уверенно считать находящимся под властью князя Мстислава Мстиславича. Дружина вошла в детинец.

Никита, каждый раз оказываясь рядом с храмом Великой Софии, поражался: такое величественное строение, стены белокаменные уходят под самые небеса — вроде бы рядом с такой громадиной человек должен чувствовать себя червем ничтожным, муравьем у подножия горы. Но с ним было не так. Под сенью великого собора Никита сам словно становился больше, значительнее, казался себе способным на невиданные подвиги и долгую славную жизнь. Даже как будто ростом выше становился. Он очень любил Великую Софию и был горд тем, что именно в его родном городе стоит такой собор — краше его, наверное, были храмы в русской земле, но эта строгая новгородская красота была неповторимой и единственной.

Сейчас, однако, было не время любоваться собором. Никита еще не успел остыть от тяжелой кровавой схватки, да и дело было еще не закончено. Мстислав Мстиславич велел гнать к нему Ярославовых бояр и наместника — всех, кто был повинен в новгородской беде. Пока дружинники обшаривали боярские хоромы и владычный двор, князь расположился на небольшой площади перед собором Софии и ждал. Он был гневен, и гнев его еще усиливался, когда князь видел, сколь благополучна и сыта была жизнь здесь, на городище, по сравнению с городом. Судя по тому, что доложили ему люди, которые прошлись по кладовым, хлеба здесь могло хватить всем городским жителям на долгие времена. Да и не только хлебом полны были хранилища, а всяким другим припасом, потребным человеку для жизни. Всего здесь было вдоволь — и мяса, и рыбы соленой и вяленой, и меда в тяжелых липовых колодах, и овощь разная заложена была в погребах. Одним словом — изобилие плодов земных.

Здесь, возле Великой Софии, похоронен был князь Храбрый, отец Мстислава Мстиславича. Это место священным было для князя и для всех новгородцев. И чем же оно стало теперь, это место? Во что превратил его Ярослав Всеволодович и приспешники его? Окруженный крепкими и высокими стенами детинец виделся князю Мстиславу неким чудовищем, громадным пауком, который высосал всю кровь и соки из несчастного города. Этот образ возник в мыслях и не хотел уходить. Хоть и знал князь Мстислав, что кощунственно так думать, но по-другому не мог, когда сравнивал то, что видел в городе, и то, что увидел здесь. Да полно — люди ли, рожденные человеческими матерями, населяли городище? Как могли сердца их не тронуться при виде страшных мучений стольких людей? Если бы страдание вдруг обратилось в воду, то в Новгороде ее оказалось бы столько, что затопило бы детинец вместе с его населением.