Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - [21]

— Ну, не знаю, ведь у каждого своя специфика, — пожал я плечами. — Ментальность.

— Херня, — Тарас открыл окно и выплюнул докуренную беломорину. — Эта вечная болтовня о народах стирает самое главное задание, стоящее перед государством. Вот на кой ляд нужна, скажем, Польша? Не для того, случаем, чтобы обеспечить полякам хорошую жизнь, а больше и ничего?

— Ну… ведь элементом этой хорошей жизни, — сказал я без особой уверенности, — является осознание того, что что-то было придумано у нас….

— А на кой хрен? — воскликнул Тарас. — Польша желает быть частью запада — и замечательно. Так что здесь не так с принятием западных решений? Разве в Малопольском[66] жалуются на то, что используют решения, родившиеся в Великопольском? Человечество всегда основывалось на том, что перенимало сделанные другими решения. Потому-то, курва, цивилизация и развилась. Можно адаптироваться к местным условиям, но на кой ляд выдумывать собственные? Что это за болезненная манечка мегаломанов? А после того, как были придуманы национальные государства, всем моча стукнула в голову, и теперь каждый стоит на том, что всякий просто обязан выдумать для себя собственную модель всег на свете. Это, блин, уже какое-то интеллектуальное вырождение! Западные общественные решения самые лучшие, и точка. Потому что на западе человечность индивидуума уважают сильнее всего. А человек требует уважения к себе. И такого государства, которое о нем заботится, а не издевается над ним же. Каждый, независимо от культуры. И так оно, курва, таким элементарным и остается.

— Men, — услышали мы сзади голос Удая. — Я уже не врубаюсь, то ли у тебя приход от кислоты не наступил, то ли как раз наступил, но ты в такие фазы заходишь, что я и не ебу.

— Удай, дорогуша, — заметил Тарас, поглядывая в зеркало заднего вида, — ты там соси себе свою кислоту и не вмешивайся, когда взрослые дяди разговаривают.

Тот вырубил телевизоры в своих глазах.

— Может быть то, что ты говоришь, как-то и соответствует нашей культуре, — сказал я. — Но вот уже мусульманам такое поглощение западных решений нравится уже меньше.

— А потому что мусульмане с самого рождения в голову трахнутые, — отрезал Тарас. — Точно так же, как те бедняги из Северной Кореи. Если, к примеру, мусульманкам всю жизнь талдычить, что выступать круглые сутки в футляре для мусульманки — это для нее привилегия, а не недоразвитость, то, в конце концов, они в это поверят. Точно так же, как и северокорейцы верят в то, что когда их Великий Чучхе идет по парку, то птицы ему чирикают Интернационал. Вся эта болтовня об уважении к культурному своеобразию — это бредни! Дай-ка лучше жидкости для поддержания потенции.

Я подал ему бутылку «Вигора». Тарас отпил глоток.

— Так что я, так называемый украинец, неудачный так называемый поляк, — объявил Тарас, — живу на границе двух цивилизаций. Обрусевшей степи и гуманитарного запада. И вот угадай, что я выбираю. Будьмо! — отдал он салют бутылкой бальзама.

— Но почему тогда вся Россия не выберет запад? — спросил я через какое-то время. — Если эта западная цивилизация настолько привлекательна?

Тарас очень медленно перевел взгляд на меня. Похоже, у него начался приход кислоты.

— А потому что Россия точно такая же трахнутая во всю голову, как мусульманки и северокорейцы. С той разницей, что мусульманок трахают в башку мусульмане, корейцев — Великий Чучхе и его дружки, а Россия трахает себя во всю голову сама.

— Эй, — сказал я ему, заметив, что мы едем к обочине, — ты, блин, на дорогу гляди. Если хочешь, я могу сесть за руль.

Тарас глянул на дорогу и выровнял руль.

— А от запада мы и так не можем, потому что это именно он нас сотворил, — сказал он через какое-то время, а машина подскакивала на выбоинах, в результате чего страдала серьезность его слов. — Цивилизация, под которую подписывается Центральная Европа, это, попросту, периферия германской цивилизации. Так что, Лукаш, ты был прав. Из Германии пришло все то, чем Центральная Европа гордится: архитектура городов и местечек, искусство, законодательство, философия и так далее. То есть, конечно же, их источник находится в Италии и Франции, но к нам все шло через Германию. Потому что здесь, на месте, действительно было придумано немного.

— Ведь чем на самом деле являются славяне? — продолжал он. — Славян уже и нет. То есть — они есть, но только то, что от них осталось, с их вечным бардаком и ментальностью неучей. И язык. То есть, нас со славянами объединяет ровно столько же, сколько и современных венгров со степными кочевниками. Или мексиканцев — с ацтеками. Славяне — это ископаемые останки. Это скансен[67]. Культура, которая сдохла и уже ничего не родит. А потому что и незачем. Потому что просрала конкурентам. Славянскость — это что-то такое же, как и ацтекскость. Или, курва, тотенготскость[68].

— И потому-то, — рассуждал он, объезжая самые крупные ямищи на шоссе, не обращая внимания на дыры и ямы поменьше, — чехи или там словенцы так гордятся собой. А гордятся они по той простой причине, что на фоне других славянских стран они гораздо более развиты. По западному образу и подобию. Не славянскому! И этим, по сути дела, они тоже гордятся, а не своей славянскостью. Ведь правда такова, что единственное, оставшееся у них от той самой славянскости — это язык. Все остальное — это уже вариант германской культуры.