Приданое для Царевны-лягушки - [97]

– Приве-е-ет, – пропела она и хихикнула, дернув плечиками.

Мужчины – в восхищении, а Серафима и Мама-Муму с недоверием рассматривали девочку минуты три. На ней была странная одежка – что-то типа короткой шелковой рубашечки на бретельках, которую небольшие круглые грудки поднимали впереди четко выделяющимися сосками. Белая кожа ее, казалось, просвечивала насквозь голубоватым перламутром прожилок, огромные серые глаза смотрели совершенно бездумно, с тем упоением веселья, которое идет не всем блондинкам – у некоторых наводит на размышления о глупости. Но она была не просто блондинка – волосы имели редко встречающийся платиновый оттенок белого льна, изяществу ее рук и ног могла позавидовать любая муза живописца.

Вот она шагнула из короба на пол. Мужчины выдохнули. Девочка была босой, если не считать тонких золотых цепочек, оплетающих через один пальчик ее ступни сверху и оборачивающихся потом вокруг щиколоток. Она нашла глазами Платона и хихикнула, дернув плечиками, ему персонально.

– Кто ты, деточка? – спросил Запад Иванович.

– Василиса, – вероятно, собственное имя привело гостью в полный восторг, потому что она тут же рассмеялась, как смеются дети – заразительно и искренне.

Платон узнал этот смех-будильник и вздрогнул.

– Так это же!.. Это, вероятно, ваша невестка! – повернулся к Платону Север Иванович.

– Привет, папочка! – пошевелила пальчиками девочка.

– Да, я вот тут... Вы просили, я... – забормотал Платон, чувствуя, как пот заливает спину.

– Боже, какая прелесть! – воскликнул кто-то из гостей, подходя поближе. Остальные двинулись за ним.

– Платоша, а она – совершеннолетняя? – тихо поинтересовалась Серафима. – А то наши обжоры...

– Понятия не имею, – отмахнулся Платон. – То есть она... если это она, то уже была замужем и теперь вдова.

– Такую красоту нужно хранить в музее, – услышал Платон. – А ее возят в какой-то корзине.

– А кто тут главный? – вдруг звонко спросила Василиса.

Юг Иванович посмотрел на Запада Ивановича и громко объявил:

– Мы тут все одинаковые – обжоры! – и захохотал так, что звякнули подвески люстры на потолке.

– Должен быть главный! – настаивала девочка. – А то я – босиком.

– Потрясающая логика! – хмыкнула Мама-Муму, обаятельная толстушка лет тридцати.

– У меня скоро ножки замерзнут, – капризно заявила Василиса, переступая на месте.

Платон поразился, как у нее все это получается – ни намека на кокетство. Выгляди она по-другому – не так завораживающе, уже можно было бы приглашать психиатра.

– Ладно, я буду главным первые полчаса, – вызвался Запад Иванович, – и что делать нужно?

– Тогда ты посади меня на коленки на эти полчаса, – заявила девочка.

Опешивший Запад Иванович сделал к ней несколько шагов, потом повернулся к Платону.

– Что?.. Можно ее взять?

– Раз она так хочет, – пожал плечами Платон, рассмотрев, наконец, это создание при свете.

Конечно, девочка была похожа на Алевтину, но как-то отдаленно. Меньше ростом, с более притягательным лицом... Но вот глаза! Глаза были те же, что давеча смотрели на него близко.

– Я тоже, знаете ли, здесь не последний человек! – подкрутил ус Юг Иванович.

– Через полчаса! – сделала ему ручкой Василиса.

Она то сидела на коленках у тучного Севера Ивановича, то лезла под стол, ползая там и приводя собравшихся для таинства жрачки обжор в несколько нервическое состояние.

– До чего изящное создание! – с завистью в голосе сказала Серафима, заглянув под стол. – А покушать она не желает? А то мужчины что-то лениво жуют. Пусть она поест, Платоша, у меня и то от ее ползаний под столом начались колики. Очень уж у нее прикосновения нежные.

– Прикосновения? – поперхнулся Платон.

– Она трогает меня за ногу.

– Василиса, – наклонился Платон. – Вылезай. Хочешь поесть?

– А что есть? – она села под столом по-кошачьи, расставив колени, и сложила у ступней ладошки. И взгляд у нее был совершенно кошачий – никакого выражения.

– Есть холодная телятина с брусникой, заливная рыба, паштет из гусиной печени с трюфелями, цветная капуста с креветками и оливками, семга в вишневом желе, маринованные перчики с острым сыром, запеченные в сдобном тесте перепелки...

– Перепелки? – заинтересовалась Василиса и вылезла между ног Платона из-под стола. – Птички?

– Да, это такие маленькие птички.

– Их запекли в тесте?

– Это не совсем то, что ты думаешь...

– С косточками и перышками? – не слышит его Василиса.

– Нет. Мясо перепелки вложили в тесто и вылепили фигурку птички.

Осмотрев высокую горку в полсотни румяных птичек из теста, Василиса задумчиво посмотрела на Платона. Он вздрогнул – опять этот узнаваемый взгляд.

– А где косточки и перышки от них?

Сидящая рядом с Платоном Серафима тронула его ногу своей.

– Деточка, – сказала она голосом, которым взрослые бездетные женщины считают нужным говорить с детьми, – видишь, вон сидит дядя Петя, он сам настрелял в подсобном хозяйстве от своего никелевого комбината много-много птичек. Их доставили сюда самолетом, повар нам их приготовил, а косточки и перышки выбросил в мусорное ведерко!

– Покажи, – потребовала Василиса, взяв Платона за руку. Платон воспользовался этим и рассмотрел ее пальчики на левой руке. На среднем – подживший порез.