Платон наклонился, и монахиня мелким крестом перекрестила его голову много раз и при этом поплевала, что-то приговаривая.
– Спасибо, – чувствуя себя идиотом, поблагодарил Платон, проведя рукой по волосам, а потом вытер ее о пижамные брюки.
– Ничего, ничего... Я поживу у тебя, окроплю дом святой водой, а то нечисти тут – видимо-невидимо!
– А вы... Вас в монастыре не хватятся? – с надеждой поинтересовался Платон.
– Не хватятся! – успокоила его Лукреция. – Я уже три года как странствую. По святым местам ходила, душой очищалась, а теперь приживалкой живу. При церкви батюшки Апексима. Пока церковь строится, я за рабами приглядываю.
– Рабами? – удивился Платон.
– Ну да, за рабами божьими беженцами – да странниками всякими незаконными. Я как раз шла проведать попрошаек, что милостыню собирают у моста, а тут ты меня сбил, прости господи твою душу грешную... – крестясь, Лукреция села, свесив ноги, пошарила в сумочке и вдруг закурила, щелкнув зажигалкой.
У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.
– Невозможно!.. – прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. – В моем доме не курят!
– Ох-ох-ох, – покачала головой Лукреция, – раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, – она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как следует, заметила, выпуская дым: – Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?
– Что?.. что вы сказали? – опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?
– Грешишь, спрашиваю, много?! – закричала Лукреция, как глухому.
– Не кричи, – поморщился Платон, от возмущения легко переходя на «ты». – Немедленно прекрати курить! – приказал он громким шепотом.
– Ладно, – согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.
Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.
Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.
Платон от таких ее действий захлебнулся на слове «Паркет-с-с!»
– И все дела, – удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.
Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.
– Ну вот, – кивнула Лукреция, – толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?
– Невестка, – ответил Платон и задумался. – То есть она теперь вдова получается.
– Твой сын умер? – буднично поинтересовалась монашка.
– Не сын. Племянник. Старший, – уточнил Платон. – У меня нет детей.
– А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, – кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: – Отпевали?
– Что?.. – отшатнулся Платон.
– Ты глухой или дурак – с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!
– Наверное... – пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.
– А то отпеть нужно, – строго заметила Лукреция. – Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка – ведьма.
– Я знаю, – отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. – А ты как определила?
– А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.
Она могла слышать его имя, когда приходила врач.
– Бобылем, значит, живешь, – заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.
– Ладно, – монашка решительно стукнула кулаком в ладонь. – Давай, Платон, договоримся так. Я поживу у тебя несколько дней, а ты скажешь своим, чтоб слушались меня. А я у тебя наведу чистоту. Углы обтрушу, где нужно водичкой побрызгаю, где нужно – поплюю, чтобы всякая нечисть...
– Нет, – спокойно сказал Платон.
– Нет?
– Нет.
– А если я в милицию заявление напишу на ущерб? – поинтересовалась Лукреция. – У меня и свидетели имеются.
– А если я сам приведу участкового, чтобы он хорошенько проверил твои документы?
Лукреция задумалась. Платон тоже молчал, не торопя ее.
– Да мне нужно-то всего три дня. Отлежусь, отмоюсь, отъемся. А то у отца Апексима вечный пост. А я за это отмолю твоего племянника умершего.
– Отмолишь? – не понял Платон.
– Отпевание устрою по знакомству, настоящее. И отмолю грехи. Он ведь умер молодым?
– Молодым, – Платон закрыл глаза, не пропуская боль в сердце.
– Значит, грешил где ни попадя, так? Что ж я, не знаю их, молодых...
Она полезла рукой в сумочку.
– Нельзя, – тихо приказал Платон.
Лукреция вздохнула и убрала руку.
– Значит, договорились? – Она посмотрела на Платона. В полумраке коридора ее лицо с изумительным овалом, большим удлиненным лбом, как у голландских женщин на древних портретах, казалось молодым и давно знакомым.
– В квартире не курить, – сдался Платон.
– Ладно. В холодильник я буду заглядывать часто, скажи, чтобы твой племянник не цыкал.
– Мойся почаще, а то от тебя бомжами пахнет, – продолжил обсуждение ее пребывания Платон.
– Еще я обязательно пороюсь во всех шкафах.
– Это зачем?
– Люблю рыться в чужих шкафах.
– Ну, ладно...
– Могу чего-нибудь по забывчивости в сумку положить. Дорогих вещей не беру. Ты потом посмотришь сумку сам и с чем не сможешь расстаться, заберешь. У меня нет вшей, чистая я, – невпопад заметила Лукреция.
