Причуда - [4]

И пока Егор философствовал о труде крестьянском, Ершов, в такт кивая головой, думал о том, как начать о злополучном водоводе, так, чтобы не обидеть хозяина. Но Егор точно почувствовал, зачем пожаловал агроном.

– А я, Васильич, никак в себя прийти не могу: скандал с мелиоратором сегодня произошёл. Поэтому и в мастерскую закрылся, пока злоба с меня схлынет.

– Случилось что-нибудь? – лукавя, спросил Ершов.

– Случилось. Первеева-прораба ты хорошо знаешь? Захребетный человек, всю жизнь налегке прожил. Сегодня выхожу на двор, а он по моей леваде расхаживает, колышки ставит с двумя молодцами. Подхожу, поздоровался, любопытство проявляю: «На какой предмет разметка ведётся?» А он мне отвечает: «Орошение делаем, тут водовод пойдёт. Так что, хозяин, с дровами будешь». – «Как с дровами?» – спрашиваю. «А так, сейчас бульдозер загоним, будем корчевать деревья, а ты не ленись, собирай дрова». А один из молодцов мне подмигивает: дескать, к вечеру не забудь благодарность выставить с закуской. Я, Васильич, человек не нудный, на горло нажимать не умею, а тут не сдержался, всё, что надо, им сказал. А Первеев, гад, хохочет: «Онучи хозяина не учат». Ты хоть историю с моей левадой знаешь?

* * *

Как не знать, знал Ершов эту историю, за которую и получил Егор своё прозвище – Причуда. В деревне непременно свежему человеку расскажут про каждого. А тут такой факт! На следующую весну, когда Егор дом построил, задумал он посадить сад. И как надумал – сделал. Пешком в город сходил, притащил четырнадцать саженцев-пятилеток, ямки выкопал, каждое деревце с любовью посадил. Два года не знал покоя: то крону подрезал, то перегноем штамбы засыпал, зимой из снега штабеля складывал, чтоб заяц не добрался.

А весной, когда появились первые цветы, как раз после Дня Победы, на велосипеде приехал финагент Демьян Тавокин, мужичок дробненький, скуластый, лысину начёсом упрятал (смеялся: дескать, идёт покрытие за счёт собственного бюджета), и так, похохатывая, начал:

– Выходит, Егор Евдокимович, лишних тысяча четыреста карбованцев завелось?

– О чём разговор, Демьян Акимович?

– О сельхозналоге, браток. Забыл разве, что за каждый корень положено сотню платить?

– Да как же с таких яблонь брать? Малолетки, только цвести начинают.

– Эти сказки своей Катерине рассказывай, а мне некогда. У меня закон под рукой, им и руководствуюсь, а на крестинах ни у тебя, ни у твоих яблонь не был.

– Выходит, платить?

– Выходит, да.

– Ну, тогда, Демьян, не было у меня никакого сада…

Быстро залетел за веранду, схватил топор – и не успел Тавокин глаза протереть, как срубил Егор все четырнадцать красавиц. Уж на что Демьян был бесхозяйственным мужиком, но и у него слёзы навернулись на глазах, закашлялся смущённо, начал укорять:

– С ума, что ли, спятил? Опоганил место, будет неприглядным стоять!

– А ты за место не беспокойся. Ты мне лучше пояснение дай: с берёз налог будешь брать?

Захохотал Тавокин, возле виска пальцем закрутил: что, дескать, с глупого возьмёшь!

– Ну что ж, если с берёз налога не полагается, рощу посажу.

Целую весну, а затем и осень Егор бродил по округе с лопатой, выкапывал молодые берёзки, клёны, осины, любовно оборачивал корешки мешковиной, таскал домой. Уж на что Катерина – человек молчаливый, без попрёка, и то не выдержала:

– Ты, Егор, как дитя малое: чем бы ни тешилось, лишь бы не плакало. Угораздило тебя эти деревья сажать.

– Ага, угораздило.

С той поры и прилепилась к Егору кличка Причуда. Но, странное дело, Егор на такое прозвище не обижался, наоборот, довольно посмеивался:

– А человек обязательно должен с причудой быть. Тогда с ним интересно жить. Моя Катерина тоже такое занятие не одобряла, а потом, когда роща выросла, соловьи там поселились, выйдет вечером и слушает – говорит, со двора бы не шла.

* * *

– Так, говоришь, онучи хозяина не учат? – переспросил Ершов.

– Ага, так и ответил. Но самое главное-то не в моей леваде. Дерево, оно что, хоть и живое существо, а слова не промолвит. Ты с проектом орошения хоть сам разбирался, Васильич?

– А зачем? Ты знаешь, как говорят: «В колхозе ума не надо, на это бригадир есть». С ним, проектом, целый институт работал, там грамотеев побольше нашего…

– Вот и глупость говоришь, а скорее всего чужую повторяешь. Пойдём на улицу, покажу, в чём закавыка получится.

Осеннее солнце уже высоко поднялось над левадой, разгуливая хороший день, от утреннего тумана следа не осталось, и от луж, точно весной, шёл пар. Егор вёл Ершова к реке по трассе водовода, рассказывая:

– Проектанты, они поступают так, как, говорят, раньше царь дороги строил. Линейку положили и прямую линию провели, на местность забыли посмотреть. И получилось смех и горе. Ты знаешь, что за моей левадой?

– Как что, Сорочья гора…

– То-то и оно. Она, хоть и невысокая, только ребятишкам на салазках ездить, да для воды серьёзной преградой встанет. Надо станцию второго подъёма строить. А возьми чуть левее, обойди гору, на двести метров удлини водовод, и одной станцией обойдёшься. Тридцать тысяч в колхозном кармане останется. А главное, на насосную четырёх дежурных где ты найдёшь?

– Так ли, Егор Евдокимович?