Причина смерти - [13]

По лестнице чёрная поднялась на второй этаж, Голубая вернулась к царице. Негритянка пошла вверх сама, за ней не надо было присматривать, она любила встречаться с царем и шла, не сбиваясь, хотя ни разу ещё не была в новых покоях, её вёл знакомый и пряный царский запах. Она улыбалась на свой полногубый манер, предвкушая беседу: в Кноссе она могла говорить только с чёрной подругой и с царем, который действительно был очень образован.

Она пересекла площадку, два воина бережно открыли перед ней дорогую деревянную дверь и замерли, уставившись на крупный, округлый зад, лоснившийся от естественной смазки и колыхавшийся при каждом движении, они замерли, не в силах оторваться от складки, вертикально делившей роскошную плоть и уходившей вниз к двум складкам горизонтальным, подмигивавшим задохнувшимся воинам при каждом шаге башнеподобной красавицы, как крылья тропической чёрной бабочки. Воины остолбенели, негритянка зашла внутрь, пришлось закрыть дверь и, вспотев от возбуждения, с кривыми усмешками уставиться в пол.

Чёрная богатырша оказалась в просторной деревянной комнате с невысоким потолком, под ногами был прохладный деревянный пол, впереди окно, у окна стол, за которым сидел в накидке из овечьей шерсти задумчивый и взволнованный царь. Перед ним лежали свитки папируса, несколько циновок с шумерской скорописью, развёрнутый свиток был придавлен двумя клинописными табличками. Она остановилась у стола и услышала вопрос, заданный хриплым голосом:

— Ты была у шатра, где исцелялась царица?

— Была и всё видела.

— Рассказывай.

— Зелёная и Красная играли, подруга поймала пастуха, а я люблю смотреть. Тихо подошла и через дырки смотрела.

— Ну и что?

— Совокуплялись. Шумер зажёг яркий огонь, положил царицу на спину, лёг на неё, потом она на него, потом сидела на нём, много разного, мне понравилось.

Царь сдержал приступ ярости, благородство и справедливость превыше, хлопнул в ладоши, сказал зашедшему воину:

— Отведи к дому рабов, пусть совокупится, сколько захочет. Сам карауль.

Щедрая награда за печальную весть. Чёрная сверкнула зубами в наступивших сумерках и рванула к выходу.

Царь тоже встал. Он представил, как сейчас, знающий всё, пылая справедливым гневом, явит себя в покое царицы, как в ужасе разбегутся царицыны потаскушки, как она сама, капитулировав перед величием повелителя, завоет от ужаса и бросится обнимать колени, но будет поздно, он…

Мечты прервал топот ног, Голубая вбежала и прошипела, задыхаясь от торопливости и злобы:

— Царица ищет чёрную. Голос! Голос!

Схватила негритянку за руку и утащила её, как мелкий лесной бес.

Царь сел, оцепенев от магического совпадения. Он узнал всё, мог сделать всё и вот, был бессилен. Царицу позвала Богиня. Момент ярости прошёл, будущее стало туманным и недобрым. Впрочем, он знал всё и раньше, сейчас долгий месяц трусливой слабости смеялся ему в лицо, дурацкая победа обернулась идиотским поражением, царь подошёл к деревянной полке у стены и налил в золотую чашу крепкого вина.

Царица целый день ждала. Ну как кому объяснить, что ждёшь Голос, что сомнений нет, тоска, чем заняться, неизвестно. Девочки видели, что царица с утра злая, дёргается, берётся за одно, другое, ничего не доделывает, носится по дому, сама извелась и всех измучила. Мозгов у них не было, поэтому догадаться, что царица предчувствует Голос, они не могли. Богиня звала не часто, всего в третий раз, и эти дурочки ничего, конечно, не запомнили.

Царица с утра вымылась, накрасилась, решила сперва не одеваться. Походила, осмотрела всю отделку женских покоев, нашла место, где краска отколупалась. Приказала одеть. Пока одевали, расплакалась, глядя на пятнышко, косметика потекла. Раздели, умыли, стали одевать. Она замучила всех. Сирийки одевали, Красная стояла на коленях по правую руку царицы, Синяя по левую, обе держали по серебряному зеркалу. Фиолетовая стояла сзади, готовая поправлять парик, Оранжевая командовала сирийками, Зелёная стояла поодаль и докладывала, как получается, Жёлтая, бледная немочь, хлюпала носом в углу от страха и расчёсывала запасной парик, Голубая бегала по поручениям.

У сестриц губы тряслись с перепугу, глаза были на мокром месте. Царица разозлилась на бестолковость, рассердилась, что эти дурочки, которым беспокоится нечего, на которых Богине вообще наплевать, целый день закатывают истерики, только и думают, как бы вывести её из себя, а чуть она, которая сохраняет самообладание, несмотря на все неприятности, от которой всё зависит, — чуть она хоть немного рассердится, сразу начинаются рёв и глупости.

Царица взглянула на Зелёную, та вместо того, чтобы следить за укладкой диадемы, уставилась в окно. Всякому терпению есть предел, царица приказала негритянкам побольнее наказать бездельницу. Та послушно сняла передник, пошла ложиться на устланный ковром сундук, потом заплакала, как ребёнок, приблизилась к повелительнице, встала на колени, заплакала ещё жалобнее, обняла ноги, сказала что-то приятное. Царица сама раскисла, тоже опустилась на колени, обняла злополучную дурёху, простила, стала противна сама себе, чтобы утихомирить страсти, велела всем одеться понаряднее.