Причеши меня - [42]
• Сделать красиво, страшно, противно или уныло. Создать настрой. Мы живем в череде меняющихся настроений. В каждый момент нам чуть светлее и темнее, грустнее и веселее, тревожнее и спокойнее. Описания помогают это отразить. Если герой идет спасать мир, не скупитесь, поставьте вентилятор так, чтобы волосы назад. И закат поярче, поэпичнее, поогненнее. Если же спасение мира провалено, закат будет, скорее, напоминать кровавую рану, а ветер — укоризненные удары по морде. Я утрирую, но суть понятна. Взгляд на мир зависит от эмоционального фона. Здесь же, кстати, есть пространство для игры на контрастах: герою плохо — а природа цветет и резвится. В стране развязана кровавая война — а на улице весна. Так тоже бывает. Иногда так намного больнее.
• Раскрыть персонажа. Это может происходить на двух уровнях. Первый — уровень ассоциаций, например интерьерный портрет: когда мы описываем комнату, где кто-то живет или работает, а у читателя уже формируется представление о его личности. Мрачная квартира одинокого полицейского, ароматно-бархатный будуар прелестной графини, перегруженная золотом спальня нечистого на руку чиновника… Второй уровень — восприятие. Характер, возраст, профессия и многое другое влияют на то, как мы видим мир. То же верно для героев. Врач, возможно, начнет описание незнакомца с нездорового цвета лица; художник — с необычных глаз; ребенок — с прикольной рубашки в уточку. По-разному эти люди будут смотреть и на природу, и на еду. И такие описания дают читателю лучше узнать героя.
• Стать паузой. Или подводкой. Или достойным финалом. Здесь мы касаемся самого животрепещущего вопроса — того, как не порушить описаниями динамику сцены. Чуть подробнее мы поговорим об этом дальше, сейчас же вспомним главное. В целом описания (чего бы то ни было, даже стремительной арбалетной стрелы) — замедлитель текста. В эти мгновения читатель концентрируется на образе, а не на действии. События и диалоги — матч по регби или хотя бы уж настольному теннису, в котором взгляд лихорадочно перебегает с одного игрока на другого. Описания — цветочная лужайка у них под ногами. Бог знает откуда она на игровом поле, ну ладно. Главное — разглядываем мы ее, либо пока игроки строятся, либо пока отдыхают, либо когда уже ушли с поля. Примерно так работает и текст.
В принципе, четко понимая, какую из этих функций (или сразу несколько?) выполняет описание, мы уже можем дать или не дать ему право на жизнь. Остается еще вопрос умеренности, вроде того, насколько объемный текст должен быть посвящен нашей жареной свининке, сколько слов мы можем потратить на ее румяную корочку, сколько — на брызжущий сок, сколько — на что… или сколько строк мы посвятим полю, усеянному мертвыми солдатами, и воронью, что кружит над ними.
Здесь все просто, прямая математическая пропорция. Чем более сильные эмоции испытывает персонаж и чем нужнее вам «разбавить» сцену, остановив на чем-то читательский взгляд, тем более обширное описание вы можете себе позволить. Важно: «сильные эмоции» — необязательно потрясение при виде поля боя, необязательно горе или, наоборот, зашкаливающий экстаз. Простой отдых у костра после долгой битвы тоже может ощущаться как огромное наслаждение. И мир в эти минуты может казаться дивным, и описывать его хочется километровыми предложениями. Особенно если параллельно идет какой-нибудь праздный, лиричный диалог.
Что касается «разбавления», здесь мы опять выходим на животрепещущий вопрос: «А когда разбавлять-то?» Чтобы на него ответить, пример с лужайкой на поле для регби вполне подойдет. В любом тексте есть места, где длинные описания, пусть даже очень красивые, неуместны. Классики, кстати, хорошо это понимали: если вдумчиво читать тех же «Братьев Карамазовых», заметно, как бережно Достоевский обращается с нашим восприятием. Как правило, все детальные, длинные описания мы получаем до того, как начинает происходить что-то важное. До ключевых диалогов. До всего, что щекочет нервы. Внутри сцены тоже, конечно, что-то описывается, но коротко, емко, парой характеристик. Эпизоды в этой книге четко выверены: где персонажи действуют, где общаются, а где оживает картинка. Одно органично перетекает в другое. То же касается, например, «Маленькой жизни» Янагихары и «Тайной истории» Тартт: описания мест, реалий и лиц могут быть очень-очень длинными (и для кого-то нудными!), но все они на своем месте:
— Там, где все только начинается и нужно дать панораму.
— Там, где в сцене необходим перерыв, к примеру между двумя напряженными диалогами или событиями.
— Там, где все уже заканчивается и нужно окинуть что-то взглядом напоследок.
Если предельно упростить, умные авторы ставят описания ровно там, где у них самих — а значит, и у читателя — еще (или уже) нет желания их пролистнуть, чтобы скорее понять: «А ДАЛЬШЕ ЧТО?!»
Это работает так потому, что в напряженные моменты у нас и в жизни-то нет времени озираться. Когда у нас воруют сумку, а мы в нее вцепляемся, нам некогда любоваться ни симпатичной физиономией жулика, ни тем, как украшен к Рождеству торговый центр. Максимум, что может нас интересовать, — есть ли у вора нож; то, как мучительно трещит у сумки лямка, которая вот-вот останется у нас в руках, и нет ли поблизости полицейского или охранника. Отвлечемся, например, на золотого пингвина, подвешенного к потолку, — точно останемся без денег и паспорта. Вот и читатель недоумевает, когда герой, которого вот-вот зарежет злодей, выдает километровое описание его благородных черт, сверкающего оружия, аристократических пальцев, и хорошо, если только их. «Ты на что вообще смотришь, дурень?» И здесь, кстати, уже неважно, тонкая ли у вашего героя душевная организация, обострено ли чувство прекрасного. Не забывайте, что он все-таки животное. Как и вы, как и ваш читатель. Инстинкт самосохранения древнее и сильнее всего прочего.
Дом Солнца окутала тьма: царь его сам шагнул в пламя и отдал пламени всю свою семью. Мертв и величайший царев воевода, не вырвавшийся из клубка придворных распрей. Новому правителю не остановить Смуту и Интервенцию; всё ближе Самозванка – невеста Лунного королевича, ведущая армию крылатых людоедов. Ища спасения, он обращается к наёмникам Свергенхайма – Пустоши Ледяных Вулканов. Их лидер вот-вот ступит на Солнечные земли, чтобы с племянником нового государя возглавить ополчение. Но молодые полководцы не знают: в войне не будет победителя, а враг – не в рядах Лунной армии.
1870 год, Калифорния. В окрестностях Оровилла, городка на угасающем золотом прииске, убита девушка. И лишь ветхие дома индейцев, покинутые много лет назад, видели, как пролилась ее кровь. Ни обезумевший жених покойной, ни мрачный пастор, слышавший ее последнюю исповедь, ни прибывший в город загадочный иллюзионист не могут помочь шерифу в расследовании. А сама Джейн Бёрнфилд была не той, кем притворялась. Ее тайны опасны. И опасность ближе, чем кажется. Но ответы – на заросшей тропе. Сестра убитой вот-вот шагнет в черный омут, чтобы их найти.
Австрия, 1755 год. Императрица Мария Терезия бьётся за то, чтобы жизнь подданных стала благополучнее и безопаснее, а свет Науки и Справедливости достиг каждого уголка страны. Но земли Габсбургов огромны: где-то не стихают бунты, а где-то оживают легенды и сама ночь несёт страх. Когда в отдалённой провинции начинаются странные смерти, в которых местные жители винят вампиров, императрица отправляет проводить расследование Герарда ван Свитена – врача, блестящего учёного и противника оккультизма. И Мария Терезия, и доктор настроены скептично и считают происходящее лишь следствием суеверий и политических интриг.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.
«Те, кто читают мой журнал давно, знают, что первые два года я уделяла очень пристальное внимание графоманам — молодёжи, игравшей на сетевых литературных конкурсах и пытавшейся «выбиться в писатели». Многие спрашивали меня, а на что я, собственно, рассчитывала, когда пыталась наладить с ними отношения: вроде бы дилетанты не самого высокого уровня развития, а порой и профаны, плохо владеющие русским языком, не отличающие метафору от склонения, а падеж от эпиграммы. Мне казалось, что косвенным образом я уже неоднократно ответила на этот вопрос, но теперь отвечу на него прямо, поскольку этого требует контекст: я надеялась, что этих людей интересует (или как минимум должен заинтересовать) собственно литературный процесс и что с ними можно будет пообщаться на темы, которые интересны мне самой.
Эта книга рассказывает о том, как на протяжении человеческой истории появилась и параллельно с научными и техническими достижениями цивилизации жила и изменялась в творениях писателей-фантастов разных времён и народов дерзкая мысль о полётах людей за пределы родной Земли, которая подготовила в итоге реальный выход человека в космос. Это необычное и увлекательное путешествие в обозримо далёкое прошлое, обращённое в необозримо далёкое будущее. В ней последовательно передаётся краткое содержание более 150 фантастических произведений, а за основу изложения берутся способы и мотивы, избранные авторами в качестве главных критериев отбора вымышленных космических путешествий.
«В поисках великого может быть» – своего рода подробный конспект лекций по истории зарубежной литературы известного филолога, заслуженного деятеля искусств РФ, профессора ВГИК Владимира Яковлевича Бахмутского (1919-2004). Устное слово определило структуру книги, порой фрагментарность, саму стилистику, далёкую от академичности. Книга охватывает развитие европейской литературы с XII до середины XX века и будет интересна как для студентов гуманитарных факультетов, старшеклассников, готовящихся к поступлению в вузы, так и для широкой аудитории читателей, стремящихся к серьёзному чтению и расширению культурного горизонта.
Расшифровка радиопрограмм известного французского писателя-путешественника Сильвена Тессона (род. 1972), в которых он увлекательно рассуждает об «Илиаде» и «Одиссее», предлагая освежить в памяти школьную программу или же заново взглянуть на произведения древнегреческого мыслителя. «Вспомните то время, когда мы вынуждены были читать эти скучнейшие эпосы. Мы были школьниками – Гомер был в программе. Мы хотели играть на улице. Мы ужасно скучали и смотрели через окно на небо, в котором божественная колесница так ни разу и не показалась.
Лаконичное и обманчиво простое руководство по писательскому мастерству, которое научит видеть и чувствовать определенные элементы прозаического текста, техники и режимы повествования; различать эти элементы, чтобы эффективно использовать их и оттачивать мастерство. Каждая глава включает примеры из мировой классики с остроумными комментариями Урсулы Ле Гуин и упражнения, которые можно выполнять в одиночку или в группе. Все упражнения тренируют основные элементы нарратива: как рассказывается история, что движет ее вперед, а что тормозит. На русском языке публикуется впервые.
Внутренняя сила скрыта в каждом из нас, нужно лишь осознать это. В этой книге потомственный шаман-тольтек дон Хосе Руис делится историями, практиками и медитациями, которые помогут раскрыть свой природный потенциал и выйти на новый уровень самопознания и жизни.
В своей новой книге Дмитрий Горелышев дает аналитические и раскрепощающие упражнения для рисования набросков с фигуры, рекомендации по организации личной практики, а также ответы на наиболее часто задаваемые вопросы. Эти упражнения помогут как начинающим рисовальщикам, будь то иллюстраторы, художники-любители или студенты художественных вузов, так и профессиональным художникам разнообразить практику рисования человека, сделать ее по-настоящему увлекательной и полезной.
Авторская методика Александра Рыжкина из 6 этапов, основанная на двадцатилетнем опыте преподавания, — уникальное прикладное пособие для всех, кто хочет овладеть навыками академического рисунка головы человека. С помощью пошаговых указаний и подробных пояснений вы добьетесь искусного исполнения, глубины, цельности и выразительности рисунка в своих работах.