Причал - [8]

Сел к столу. Без мысли и без веры в чудо.

Вывел строчку. Вялую. И подумал: Худо…

Зачеркнул… И вдруг как сорвалась стихия!

Как с небес посыпались капли. Вот такие!

РАССТОЯНИЕ

Вглядимся в нашу юность, удивляясь:

Где страсти, где томленье той поры?

И сразу — невдомек, что, удаляясь,

Мы видим только силуэт горы.

Обрывы, повороты — их не видно.

А крутизна тропинок — где она?

А лес, где мы блуждали? А ущелье,

Где клокотало бешеное зелье?

Все спряталось — громаде стыдно,

Как будто вся обнажена…

. .

Ты слишком близко подошла ко мне.

ЗЕРКАЛО

Ненарочно в зеркало взгляну.

Тяжко, словно кто меня обидел:

Желтое лицо и седину

Лучше бы не видел!

Или вовсе нет иных зеркал?

Дайте мне волшебное — такое,

Чтобы взор по-прежнему сверкал,

Не молил: «Оставь меня в покое…»

Чтоб не леденела белизна

Немотой высокогорной,

Чтоб играла красная весна

С чернотою непокорной.

Не желтела б острая скула,

Чтобы все смуглело и круглилось…

Уберите к черту зеркала,

Окажите милость.

«Вот закончу эту книгу…»

Вот закончу эту книгу

И стихам кладу предел, —

Обольстительному игу

Предпочту иной удел.

Да и то сказать, пожалуй,

Баловаться ни к чему

С музой, ветреной и шалой,

Ветерану-ворчуну.

Чтоб меня не засмеяли

В нашей гвардии седой.

Да и музе нужен я ли —

Старый, стреляный, дурной?

Ей такого надо, чтобы

Обезуметь, умирать

От тоски, ревнивой злобы,

От боязни потерять.

Было время — было дело,

И любовь была… Ну что ж:

Раньше поле золотело,

А потом пошло под нож.

И полным-полны амбары

Спелым семенем-зерном.

И хоть я один, без пары, —

Пусть быстрей летают чары

С поздравительным вином:

Славный пир в моей усадьбе.

Не беда и то, что, сив,

Я сижу, как дед на свадьбе,

Честной старостью красив.

Спрашиваю: «Муза, где ты? —

Сердцем чувствуя, что здесь.—

Все ли наши песни спеты?

Вся ли ты и я ли весь?!»

И щеки моей коснется

Лед и жар твоей щеки,

И в крови моей проснется

Юношеский звон тоски.

Но, ничем себя не выдав,

Подымусь я и спою,

Как гусар Денис Давыдов,

Песню старую свою,

А потом хрусталь заветный

Запрокину к небесам —

Хмель польется искрометный

По моим седым усам.

«Сон не шел…»

Сон не шел, и окна не синели:

За стеклом не видно ни аза.

Наконец насильно, еле-еле

Я сомкнул усталые глаза.

Я заснул. И вот я снова мальчик.

Я мечтаю вырасти большим,

Понимающим из понимающих

Хитрый нрав таинственных машин.

Я веленьем сна, конечно, вырос

Именно таким, каким хотел.

Наяву другое получилось:

Вырос я, и на меня свалилось

Слишком много самых срочных дел.

ПРОСТО ЮНОСТЬ

Когда мне было двадцать с лишком,

Служил я в грозненском полку

И все завидовал усишкам

Своих дружков по котелку.

Отдавши дань сапожной чистке,

Фуражку сдвинув набекрень,

По увольнительной записке

Я уходил в воскресный день.

Свирепым зноем обожженный,

Точь-в-точь кавказец записной,

Я чувствовал себя пижоном.

Я наслаждался новизной:

Тень тополя — не тень чинары,

Трамвайный звон — не рев осла.

Я шел, где шел творец Тамары,

Где пахнут нефтью промысла.

Вот только местные казачки

С презреньем отвергали нас:

Под взором сумрачной гордячки

Робел безусый ловелас.

Но страсть моя воображала

Мюридов мстительный набег:

Спасал красотку от кинжала

Очкастый смуглый человек…

Однако близок час урочный, —

Воскресный отдых мал, увы.

Я завершу его в молочной

Куском подсолнечной халвы.

Вокруг друзья однополчане:

Кто кофе пьет, кто молоко.

Пора и в полк. Идем в молчанье.

Идти, увы, не далеко.

Глядим тоскливо на казачек,

И каждый алчен, как мюрид…

Но это ничего не значит,

А просто юность в нас горит.

ИЗ ЮНОШЕСКОГО ДНЕВНИКА

Не верится, а жизнь моя уходит,

А чувства юности уже не те, не те,

А будущее глаз с меня не сводит,

А я все ближе к серой пустоте.

Что ж, если мне дано сильней, чем многим,

Гореть от жаркой искры бытия

И не дано быть мудрым, твердым, строгим,

То, может, в этом неповинен я.

Всех тех, кто видит зло в моей печали,

Тех, кто меня же ею попрекнет, —

Благодарю за то, что выручали,

Что грозных мыслей облегчали гнет.

ДУШЕСПАСИТЕЛЬНЫЕ МЫСЛИ

Что мне делать? Я не верю в бога.

Вера бы меня занять могла,

Так сказать, на склоне, у порога,

Суетные бросил бы дела.

Но тогда в каком ином оплоте

Я обрел бы отдых для души?

Вряд ли это умерщвленье плоти, —

Вопиет она: Дурак, спеши!

Сам ты закалял меня, конечно,

Но теперь попробуй одолей,

Да запомни: время быстротечно,

Если опоздаешь — не жалей…

Вопиет. А коль такое дело,

Я ж тебя — верней, себя — дойму.

Будь что будет, а заставлю тело

Подчиниться духу моему!

И давай мы с ним гонять по свету.

Дух сдает, а тело — черта с два:

Чуть не трижды обогнул планету —

Плоть жива, а дух — едва-едва.

Что за чушь! В моем здоровом теле

Должен обитать могучий дух.

Что ж он, мой-то? Дышит еле-еле.

Значит, плоть старается за двух.

Я здоров! Ушам доступны звуки,

Не упустят ничего глаза.

Ноги в норме, двигаются руки,

Все на месте — ход и тормоза.

Только с тем, что мир наш необъятен,

Не хочу смириться, и нельзя:

Много ль расцветил я белых пятен,

Над землей по-птичьему скользя?

Кто сказал, что должен быть солиден

Убеленный сединой поэт?

Сей портрет обиден и постыден,

И с оригиналом сходства нет.

Пусть во мне маститости не ищут:

Нет ее на старый медный грош.

Я такой, как тысяча на тыщу,

Хоть и на поэта не похож.

Специально ждать меня не надо:

Ведь слова, придуманные мной,

К вам дойдут и без доставки на дом, —